Иван Басаргин - Дикие пчелы

– Что вы знаете о Тинфуре-Ламазе?

– Чудный был человек, нас спас от хунхузов. Тайгари его почитают как духа гор. Словом, хороший был человек. Убил исправника, солдата? Могло и такое быть, бой – есть бой. Степан Бережнов тоже в том бою убил одного казака. Да что же теперь судить его?

– Хорошо, идите подышите свежим воздухом. Гурьян Павлович, Лагутина позовите. Что вы скажете про то убийство, Исак Ксенофонтович?

– А что я могу сказать? Кто убил инородцев, мне неведомо. Домыслы есть, но их надо доказать. Слово без доказательства – пустой звук. Потому ничего не могу сказать по этому делу. Да и не для ча. Все уже пропето, все оговорено – вы ведь так, для блезиру народ-то гоношите. У всех охота, время горячее – а вы булгачите.

– Видели ли вы Тарабановых в тот день?

– Запамятовал.

– Могли ли они покуситься на этих инородцев?

– Мне не сказывали, совета не спрашивали.

– Что вы знаете о Тарабановых?

– Многое. Наши роднятся с ними со времен Петра Первого. Знаю, кто когда был рожден, кто когда согрешил.

– И все-таки, кто убил инородцев?

– Не ловил того за руку. Ежли бы поймал, то привел бы к вам. И вообще вы с его благородием Рачкиным взялись не за тот конец веревочку тянуть, не лопнула бы.

Допрашивали Куприяна Алексеевича.

– Ты брат Степану Бережнову?

– Из одного лона вышли, должно быть, брат.

– Ты, сказывают люди, хорошо можешь распутывать разные житейские сумятицы?

– Могу, а может, и нет. Чего вам надобно распутать? Убийство инородцев? Так оно уже давно распутано: их убили хунхузы, мы догнали их, была перестрелка…

– Ага, хунхузы убили Арсе, а он оказался жив, – продолжал за Куприяна следователь.

Отвечали десятки, сотни… Только пятеро, похоже, говорили правду.

– Ну-с, Гурьян Павлович, что же мы добились?

– А ничего. Передать это дело в суд – трата времени. Закроем его как нераскрытое, – пожал плечами Рачкин.

– Зови наставника и волостного старосту Бережнова.

– Зря мы дали ему две власти – духовный сан и волостной.

– Да будто Мефодий Мартюшев у них наставник.

– Узнай у этих людей, что и как. Говорят, как будто молитву затвердили.

Вошел Бережнов, злой, насупленный, спокойно заговорил:

– Вот что, други, кончайте копаться в этом деле! Упреждаю от чиста сердца.

– А если будем, тогда что?

– Тогда что? Тогда мы вас убьем.

– Ты с кем так разговариваешь, господин волостной?

– С тобой! Молчать, щанок! Молчать, ежели хочешь жить. Убьем, и баста. Здесь тайга. Не такие головушки там терялись. Молчать! – грохнул кулаком по столу. – Все, и больше ни слова я от вас слушать не хочу. Сколько за молчание?

– Да ты знаешь, господин волостной, я сейчас тебя прикажу арестовать! Взять его, Рачкин!

– Эй, робя, а ну ходи сюда! – крикнул за дверь Бережнов.

Двери распахнулись, и двадцать бородачей застыли у порога, все с винтовками, насупленные, исподлобья смотрели на следователя и урядника.

– Бунтовать?! Да я вас!..

– Спокойно, ваше благородие. Это не бунт. Счас мы вас обоих щелканем и в речку бросим – потом ищите концы в воде. Ну так сколько же за молчание? Оружье-то отдайте нашим, ненароком пулять начнете, – издевался Бережнов.

– Хорошо, пусть уходят твои воины, – криво усмехнулся следователь. Широко зашагал по просторной молельне…

Побратимы сидели в амбаре под замком. Мерзли. Их тоже допрашивали, они сказали правду. И вот отец Устина зашел в боковушку, послышался голос следователя:

– Со своими что хотите, то и делайте, а Арсе оставьте в покое. Я с ним поговорю и те деньги верну, что заняли ивайловцы, – молчать будет. Запомни, волостной староста, что за Арсе вы с урядником головами отвечаете. Это все, что я хотел сказать. Ваша взяла. Но знай, волостной, что может и наша взять. Ваше здоровье, и я поехал. Денег от вас не надо. Прощайте!

Следователь и урядник уехали.

– Петр и Устин, выходите! Да поживее! – рванул Устина за рукав Яшка Селедкин. – Судить будем! – пританцовывал он.

– Та-ак! Супротив нас пошли! – двинулся на сына Бережнов.

– Не вас, а Тарабанова, – спокойно ответил Устин.

– Дэк мы вас в лоскуты испорем.

– Погоди, Степан Алексеевич, – поднялся Алексей Сонин. – Испороть мы всегда успеем. Но они правы, ведь вы присуждали Тарабанову смерть. А теперь пересуд, выходит, пороть будем тех, кто прав?

– Но ведь они предали нас! – гремел волостной.

– Нет, они не предали, а просто пошли в защиту Арсе, да и грязи в этом деле куча. Волками мы заметались, будто нас уже обложили. Кончать надо эту свару! Кончать – и весь сказ!

– Ты, Исак Ксенофонтович?

– Побратимов и Арсе не трогать, но наказать, чтобы держали языки покороче. Ежели второй раз предадут, то отрежем их.

– Ну, кланяйтесь в ноги, перевертыши! – прошипел Бережнов и ткнул под бок кулаком своего сына.

Побратимы молча поклонились.

– А теперь марш в тайгу, сколько людей от дела оторвали! А ты, Тарабанов, и ты, Зоська, боже упаси, что-то затеять. Не сносить вам голов.

Волостной старшина Степан Бережнов шибко гнал тройку. Потом пустил ее на рысь, задумался: «Норовист Устин. Против братии и отца пошел. Такого у нас еще сроду не было. Смел, змееныш. Ведь знал, что могут убить, посечь, а пошел. Чести у него не занимать. Но рановато зубки показал. Надо было учить, когда поперек лавки ложился, теперь труднее будет. Не хочет понять, что о нас не должно быть сказано ни одного плохого слова. Учить! И без того врагов много, а тут в семье завелся двоедушник».

Когда побратимы и Арсе уходили в тайгу, Бережнов сказал:

– Вот что, охотники, подумайте на досуге, что жернова каменные, но и те стираются. Отчего бы это? Как ни крепка гора, но размывается. Таежные законы вам ведомы. Теперь вы поняли силу нашей братии: ни сто, ни двести следователей ничего не узнают. А ваши сказки пущены на ветер. Так-то. А тебе, Арсе, доскажу: горестно нам, что такое случилось, горестно, но тех уже не воскресить. Уходите, охотничайте и не булгачьте больше народ. Прощены! Марш с глаз моих!

– А Тараканова я все же прикончу! – бросил Устин.

– Теперь вы навеки враги. Нашла коса на камень. Одно радует, что ты стрелок хороший, а то бы начал беспокоиться. Словом, поостерегись. Пока они не посмеют на тебя руку поднять, а потом все может статься.

У Бережнова в волости все спокойно. Чуть где шумок, он тут как тут: кого словами убедит, кого поприжмет, а кому и денег сунет, хлебам поможет беднякам. Рассуждал про себя: «Что та тройка денег? Ничто. Ан человек стал на тебя смотреть ласковее. Корми волка хорошо, и он в лес не убежит. Пустая это пословица, что, мол, сколько волка ни корми, а он все в лес смотрит. Пустая. Надо смотреть дальше своего носа». Но братию гонял, за малый грех наказывал. Не сносить бы голов побратимам, но они правы. Душой Бережнов на их стороне.