Иван Басаргин - Дикие пчелы

– Ну что тебе не сидится? Нет сейчас охоты; зверь после бескормицы худой, пушнина полиняла. Сиди дома.

Но Буран не захотел сидеть дома. Ранним утром он убежал в тайгу. Макар встревожился, хотел идти искать его. Но пес вскоре вернулся, и не один. Он нес на спине убитую им косулю. Подошел, положил трофей к ногам хозяина, завилял хвостом, ожидая ласки. Макар плюхнулся на диван, не в силах выговорить и слова от изумления. В глазах застыла страшинка. Бывали у Макара такие собаки, которые легко догоняли косуль, особенно по весне, когда те слабые, но чтобы принести домой трофей – такого он еще не видел. Но откуда было знать Макару, что в крови Бурана есть кровь и волков? А волки косуль, овец носят в свое логово на спине.

Опомнившись от удивления, Макар заговорил с собакой:

– Вот ястри тя в нос, да рази можно так варначить! Ты ведь всю живность в моем угодье передавишь. К тому же самку ухайдокал. Пошли в ледник, там ты увидишь, сколько у нас мяса. – Макар повел Бурана в ледник. – Смотри, вона лежит туша кабана, вона изюбра, вона пять косуль. Куда нам еще? Вот придет пантовка, пару пантачей пристрелим. Будут снова деньги и едома. Ведь панты стоят дорого, они нас обуют и оденут. А ты могешь всех распугать. Потому нишкни! Чтобыть я не видел такой шалости! – строго заговорил Макар.

Буран впервые в голосе хозяина услышал недовольные нотки. Поджал хвост.

– Без спроса ни шагу в тайгу! Понял ли? Аль уходи совсем. Варнаков держать не буду!

Буран отошел в сторону. Невдомек ему, в чем его вина. Злобно вспыхнула зелень в глазах. Косулю гонял больше часа, долго она водила его по кругу, пока не догадался по-волчьи срезать кривую. Срезал и догнал зверя. А потом нес этакую тяжесть на спине. Она свалилась, тащил ее волоком, пока не приловчился. И здесь ему нагоняй! Знать, плохо сделал. Хотя старался для хозяина. Буран забился под крыльцо и до вечера не выходил оттуда.

Неделю дулись друзья друг на друга. Надоело. Первым предложил дружбу Макар. Подошел к псу, положил тяжелую руку на лоб и ровно заговорил:

– Вишь, какое дело-то, Буран, здесь мы с тобой хозяева, потому должны сами радеть за таежную живность. Ведь она живет без призору, никто ее не жалеет, бьют все кому не лень. И бьют без выбора. А мы-то люди, мы должны жалеть зверя. Для нас он рожден. Здря и без меры не убивать. По весне всякая тварь за собой дитя водит. Вот в той косуле было два мальца. Они так и не увидели свет. Ты их убил. Непорядок это. Ежли бы всяк живущий на этой земле радел бы за таежную живность, то ее бы не убавилось.

Понял пес хозяина или нет, но больше без Макара не ходил в тайгу. Мир был восстановлен. Да и жить стало веселее. Пчелы понесли мед с бархата, с клена. А ивайловские ребятишки тут как тут, сбегались на день к Макару, чтобы помочь ему покрутить ручку медогонки. Макар же кормил их медом вволю. Потом они затевали игру с Бураном. Тот сразу понял, что они от него хотят. А дети хотели, чтобы Буран играл с ними в прятки. Он вставал головой к омшанику, ждал, пока эта орава не разбежится по укромным местам, потом шел искать. Он находил ребятишек под крыльцом, на чердаке, куда, конечно, не мог забраться, но лаем давал знать, что нашел. Одного он не мог понять, отчего они бегут к омшанику и кричат:

– Тук-тука! Тук-тука!

Лаял, радовался этому гомону.

Хорошо на душе у Макара, улыбается он, глядя на игру детей.

Заглядывали к нему выпивохи на кружку медовухи. Тоже дивились чудной собаке. Обещали на большом медосборе помочь старику.

Зашел однажды к Макару и Хомин, решил сгладить прошлые размолвки. Но еще глубже забил клин в трещину. Смотрел, как чужие дети едят ложками мед, не удержался:

– Васька, стервотина, ешь мед-то не ложкой, вылезет он на пузе, пчелы тебя заедят. – Повернулся к Макару и горячо заговорил: – Макар, да разве так можно? Ить это деньга шальная в их пасти лезет. Ты сдурел, старик?

– Пока нет. Они едят божий дар, пусть едят на здоровье. Поешь и ты. Не жалко.

– А мне жалко, Макар Сидорыч, ты ведь добро на ветер пускаешь.

– Вон и твои «пчелки» плетутся. Тоже меду захотели, – кивнул Макар на хоминский выводок. Дети Хомина, словно гуси, растянулись цепочкой по тропе. Чинно, по росту. – И для них тебе меду жалко?

– И для них жалко, ведь это деньги. На нашенский мед цена большая, скупают его купцы петербургские. Понимать, надо. А ребятишки и на хлебе проживут.

– Скажи, Евтих, с какой поры человек перестает быть человеком? А?

– Это ты к чему?

– А все к тому же – хочу познать душу людскую, ан не могу. Не дается она познанию. Что ни душа, то загадка. Еще и так – навроде бы душа как душа, человеческая, а чуть копнул ее, гля, а там дерьмо. Взять тебя. Ить человеком был. Нищему остатний кусок хлеба отдавал. А чести, той и вовсе не надо было занимать у других. Все похерил! Себя похерил, душу расхристал. Помнишь, я тебе добыл трех изюбров, что ты с ними сделал?

– Продал, как все продают.

– Ежли бы как все, а то ведь смешал изюбрину с мясом дохлой коровы и продал все за свежину.

– А тебе что, не все равно, как я продал? Ну, Макар, быстро ты забыл, кто выволок тебя из реки! – взъярился Евтих.

– Ах, вот ты о чем? Не забыл. Понимаешь, не забыл. Помню и то, когда ты отказался взять от меня пушнину, вроде совестно было брать ее за спасение. Все я, Евтих, помню. И сейчас я готов тебе в ноги поклониться. Не за спасение души моей, а за честность былую. Теперича у тебя ее нет. Ты сволочь, скверный человек, человечишко. У тебя работников полон двор, стада коров, табуны коней. Кто тебе это дал? Молчишь? Вот и получается, что на первое у тебя память длинна, а на второе – короче гулькина носа. Спас Макара? Эко дело! Бросил конец вожжины. Уходи, Евтих. Тебе хочется доить и доить из меня деньгу, матереть, подминать всех под себя. Тебе многое в жизни неведомо. Потому ты глуп и безграмотен. Тебе не знама история людская. Почему я отошел от староверов? А все потому, что в боге нашел изъян, а в людях – и того больше. Кто были наши в прошлом – воины супротив царя. Кто они сейчас? Слуги царские, перевертыши, двоедушники. Вот и ты один из тех. Ты раньше, даже в своей бедности, был глыбой. Сейчас ты букашка, которая готова ползать у ног моих и просить медный пятак. Это, Евтих, страшно. Страшно, когда человек меняет не только лицо, а и душу. Вон отсюда! Для тебя эти слова как об стенку горох – отскакивают. Брысь! И больше не приходи!

– Ну погоди! Ты еще меня вспомнишь! – прокричал Хомин, вскочил на коня и ускакал на свои обширные пашни.

– Вот ить как он меня понял, я ему про Фому, а он про Ерему. Я не супротив того, чтобы в каждом человеке сидела сила, гордость, но вот жадность – это штука опасная. Ешьте, детки, пчелка носит мед для себя и для людей. И не слушайте Евтиха, мед на пузе не выступит. Это он от волчьей жадности такое говорит. Ешьте, всем хватит.