Конн Иггульден - Поле мечей

Лишь Цезарь понимал, что пока его друг сражается с самим собой. Молодой римлянин отчаянно стремился к победе, однако сознание нечестной борьбы с Саломином разъедало его душу, и он просто удерживал нынешнего соперника на расстоянии, в то же время совещаясь с собственной совестью. Юлий отдавал себе отчет в том, что видит выступление настоящего мастера. Удивительно, но мальчишка незаметно превратился в зрелого воина, посильнее Рения или любого из старших.

Впрочем, лучше всех эту истину понимал Сун. Пот уже нещадно застилал ему глаза, а Брут так и не сошел со своей позиции. Лицо китайца выражало откровенный гнев, смешанный с глубоким разочарованием. Каждый удар сопровождался странным ворчанием. Сам того не осознавая, боец теперь уже стремился не к первой крови, а к убийству.

Цезарь не мог больше наблюдать за подобным поединком. Он перегнулся через перила ложи и во весь голос закричал:

— Победи, Брут! Победи ради нас!

Услышав призыв эдила, трибуны взревели. Брут мечом блокировал оружие соперника, удерживая его в западне так долго, что за это время смог с силой ударить китайца в лицо локтем. На бледной коже азиата явственно проступила кровь, и он, пораженный, отступил. Юлий увидел, как Брут поднял руку и что-то произнес, однако соперник решительно покачал головой и снова бросился в атаку.

И в этот момент Брут внезапно ожил. Теперь его движения напоминали рывок кота, который долго выжидал, но наконец решил прыгнуть. Римлянин позволил вражескому мечу скользнуть по собственной груди: таким образом ему удалось проникнуть за линию обороны. После этого воин с отчаянной силой обрушил меч на шею противника. Этот удар вобрал в себя весь накопившийся гнев, все раздражение, всю обиду. Клинок мгновенно исчез под серебряными доспехами. Брут резко повернулся и не оглядываясь пошел прочь, к трибунам.

Сун смотрел вслед медленно уходящему победителю. Лицо исказила предсмертная гримаса. Левой рукой раненый схватился за торчащий меч и попытался что-то крикнуть, однако ни легкие, ни горло больше подчинялись, и в смертельной тишине цирка раздалось лишь хриплое подобие вороньего карканья.

Толпа разразилась громкими приветственными воплями, но Брут не радовался. Ему было стыдно за сограждан. Остановившись, центурион громко обратился к ним, призывая к тишине. Кто-то услышал призыв победителя, а кто-то замолчал и сам, ожидая, когда Сун наконец упадет.

Чужеземец плюнул в песок. Его лицо вдруг стало совершенно белым. Дышал он с таким трудом, что хрип доносился до самых верхних рядов трибун. Медленно, с чрезвычайной осторожностью, воин расстегнул доспехи, и они упали на песок. Одежда была пропитана кровью и в ярком свете факелов казалась почти черной. Раненый с удивлением разглядывал собственную грудь. Потом перевел взгляд на толпу молча наблюдавших римлян.

— Ну же, ублюдок, — с непонятно откуда взявшейся грубостью пробормотал Рений. — Покажи им, как надо умирать.

С методичностью агонии Сун аккуратно спрятал в ножны длинный меч. Но в этот момент ноги подкосились, и он упал на колени. Однако, даже умирая, боец продолжал смотреть на ряды трибун; каждое дыхание вырывалось словно крик — все короче и короче. И вот он упал. Толпа, до этого следившая за происходящим затаив дыхание, наконец позволила себе вздохнуть. Но никто не двигался, словно трибуны были заполнены рядами богов-олимпийцев.

Помпей вытер платком лоб и задумчиво покачал головой.

— Ты должен поздравить своего человека, Цезарь. Более красивой победы я в жизни не видел.

Цезарь ответил холодным, непроницаемым взглядом, а консул кивнул, словно соглашаясь сам с собой, и скомандовал охранникам, чтобы те проводили его домой.

Бибул молча наблюдал, как Светоний меряет шагами длинную комнату, в которой он сам обычно принимал посетителей. Как и все в доме, комната эта была обставлена и украшена в полном соответствии со вкусом хозяина. Даже сейчас, провожая взглядом фигуру Светония, он успевал порадоваться светлым тонам подушек и штор, золоченым вензелям на колоннах. Чистота и порядок неизменно успокаивали Бибула, умиротворяя душу. Вернувшись к себе на виллу, он, как правило, с первого взгляда замечал малейший непорядок и неточность в убранстве. Пол из черного мрамора был начищен до зеркального блеска — настолько, что каждый шаг Светония сопровождался цветной тенью, словно гость ходил по воде. Кроме Бибула и Светония, в доме никого не было; хозяин выпроводил даже рабов. Огонь давно погас, и воздух уже остыл настолько, что вполне можно было замерзнуть. Бибул с удовольствием потребовал бы горячего вина и какой-нибудь вкусной еды, однако не решался прервать речь друга.

Вместо этого он начал считать повороты Светония. Тот шагал и шагал. Напряжение сквозило и в приподнятых плечах, и в крепко сжатых за спиной руках — приглядевшись, можно было заметить, как побелели костяшки пальцев. Бибул ненавидел ночные вторжения в собственный дом, однако Светоний обладал над ним какой-то странной властью, и он считал необходимым бесконечно слушать речи человека, которого уже начинал презирать.

Резкий, громкий голос Светония внезапно разорвал тишину, словно гнев уже невозможно было сдерживать.

— Клянусь, Бибул, если бы я смог заполучить его, то непременно убил бы! Клянусь головой Юпитера!

— Что ты, что ты, не смей так говорить! — испуганно взмолился Бибул. Он чувствовал, что не все можно произносить вслух даже в собственном доме.

Светоний внезапно остановился, словно ему бросили серьезный вызов, и Бибул испуганно зарылся в гору подушек. В углах губ Светония скопилась слюна, и несчастный слушатель как завороженный смотрел на них, не в силах отвести взгляд.

— Ты просто его не знаешь, Бибул. Не видел, как он разыгрывает роль благородного римлянина — не хуже, чем когда-то его дядюшка! А ведь семья-то всего-навсего купеческая! Он просто умеет льстить тем, в ком нуждается, и манит их за собой, словно петух кур! Да уж, вот в чем ему действительно не откажешь! Большой мастер находить тех, кто сможет его полюбить! А ведь все построено на лжи, Бибул. Это я знаю точно.

Светоний взглянул на друга, словно ожидая возражений.

— Тщеславие его настолько откровенно, что невозможно понять, почему этого не замечают другие. Но в том-то и беда, что все смотрят с восхищением и называют самозванца молодым римским львом!

Светоний презрительно сплюнул на полированный пол, и Бибул почти в отчаянии смотрел на оскверненную красоту. Друг, поглощенный собственными переживаниями, ничего не замечал. Он сморщился, и лицо тут же превратилось в комическую маску.

— Для них все это игра — для Помпея и Красса. Это стало понятно уже во время нашего возвращения из Греции. Город прозябал в бедности, рабы готовили крупнейшее в нашей истории восстание — и в этой обстановке они назначили Цезаря трибуном. Уже тогда следовало понять, что справедливости здесь добиться просто невозможно. В конце концов, чем он заслужил все эти почести? Ведь я был на войне с Митридатом, Бибул. И там Цезарь проявил себя не более великим вождем, чем я сам, хотя тщательно разыгрывал роль полководца. Митридат, можно сказать, просто отдал победу нам в руки. Я ни разу не видел, чтобы Юлий сражался. Я еще об этом не говорил? Да, действительно, он ни разу даже не вытащил меч из ножен, чтобы помочь нам в трудную минуту.