Роман Почекаев - Батый. Хан, который не был ханом

Исполнив обязательные ритуалы, Даниил, согласно монгольским обычаям, приобщился к монгольской имперской системе и, став одним из представителей правящей элиты, имел право на определенные привилегии, одной из которых являлось питье кумыса. Это стало еще одним испытанием для Даниила Романовича — «западника» и православного христианина. Бату сказал ему: «Пьешь ли ты черное молоко, наше питье, кобылий кумыс?», на что Даниил отвечал: «До сих пор не пил. Сейчас, раз велишь, выпью». Чтобы понять, насколько была велика жертва Даниила, следует иметь в виду, что для христиан питье кумыса считалось чем-то вроде отказа от веры. Вильгельм де Рубрук отмечает, что «находящиеся у них христиане... не пьют его и, даже когда выпьют, не считают себя христианами, и их священники примиряют их тогда со Христом, как будто они отказались от христианской веры», хотя впоследствии откровенничает на свой счет: когда он посетил Байджу-нойона, тот «дал нам выпить вина, а сам пил кумыс, которого я также выпил бы охотнее, если бы он дал мне. Однако вино было молодое и отменное. Но кумыс приносит более пользы голодному человеку» [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 115, 183; Языков 40, с. 181; см. также: Юрченко 2003в, с. 79; ср.: Жуковская 2005, с. 232]. Летописец называет кумыс «черным молоком», подчеркивая неприятие его представителями истинной веры. Между тем речь идет о так называемом «черном кумысе»— своего рода элитном напитке, который пили только представители высшей степной знати. Не исключено, что тот же Байджу не угостил Вильгельма де Рубрука кумысом, который пил сам, посчитав статус францисканца слишком низким для такого благородного напитка! А Бату вручил Даниилу чашу этого «нектара» со словами: «Ты уже наш, татарин. Пей наше питье!» Монгольский правитель мог не понять нравственных мучений Даниила, однако от его проницательного взора не ускользнула реакция князя на кумыс: когда тот направлялся «на поклон» к Боракчин, супруге Бату, ему была вручена чаша вина со словами: «Не привыкли вы пить кумыс, пей вино!» Очевидно, Бату хотелось любым способом найти общий язык с правителем Галицко-Волынской Руси.

Наследник Джучи отпустил Даниила «с честью», официально признав его правителем Галича, но князь сохранил ощущение пережитого унижения. Сам факт признания русским князем, игравшим ключевую роль в политике Центральной Европы, зависимости от степных варваров мог усугубить его душевные страдания. Не случайно его летописец пишет: «О злее зла честь татарская! Даниил Романович, великий князь, владел вместе со своим братом всею Русской землей: Киевом, Владимиром, Галичем и другими областями, а ныне стоит на коленях и называет себя холопом! Татары хотят дани, а он на жизнь не надеется». Подливая масло в огонь, он сравнивает Даниила с его отцом Романом Мстиславичем: «Его отец был царь в Русской земле, он покорил половецкую землю и повоевал иные области. Сын его не удостоился чести», подчеркивая ту пропасть, какая простерлась между «царем Русской земли» и его сыном — «холопом» правителя Улуса Джучи.

При исследовании обстоятельств поездки Даниила Галицкого к Бату возникает вопрос: почему Даниил признал зависимость от Бату, а не от самого великого хана? Почему он не был отправлен в Каракорум — подобно Ярославу, его сыновьям Александру и Андрею, Борису Ростовскому и другим князьям? Михаил Черниговский был казнен в ставке Бату, но он, как уже было отмечено, не приобрел статуса вассала, и потому не было необходимости решать его судьбу в Каракоруме. Даниил же вошел в иерархию Монгольской империи, добился высоких почестей, почему же его новый статус не был подтвержден великим ханом? Источники не дают ответа на этот вопрос. Полагаю, Даниил мог быть признан не вассалом монголов, а их союзником, хотя других примеров подобных отношений между Бату и русскими князьями мы не встречаем.

Результат поездки с лихвой компенсировал переживания и нравственные муки Даниила. Во-первых, Бату перестал считать его врагом и, даже напротив, — одарил своим покровительством. Во-вторых, европейские государи наперебой начали добиваться расположения правителя Галицко-Волынской Руси. Бела IV, прежде отказывавшийся породниться с Даниилом, теперь с готовностью выдал замуж за его сына Льва свою дочь [см., напр.: Пашуто 1956, с. 205]. Таким образом, «холопство» Даниила отнюдь не уронило его авторитета в глазах европейских монархов. Сообщение Ипатьевской летописи позволяет составить представление, в чем заключалась «честь татарская», то есть дары, которые Даниил получил от Бату. По сообщению летописца, когда в 1252 г. князь Галицкий со своими войсками пришел на помощь венгерскому королю и участвовал в переговорах с немецкими послами, «Немьци же дивяшеся оружью Татарьскому: беша бо кони в личинахъ и в коярехъ кожаныхъ, и льдье во ярыцехъ...» [ПСРЛ 1908, с. 813]. По-видимому, Бату подарил Даниилу несколько дорогих монгольских доспехов из лакированной кожи, которые надевали только представители монгольской элиты. Если это было так, то такой подарок подчеркивает особый статус Даниила в отношениях с Бату, поскольку дарение наследником Джучи дорогих монгольских доспехов другим русским князьях летописцами не зафиксировано.

Тем не менее, едва наладив отношения с Бату, Даниил сразу же начал готовиться к военному противостоянию с ним, собирая войска, укрепляя города и активно занимаясь поисками союзников. Наследник Джучи, со своей стороны, проявлял непонятную, казалось бы, и совершенно непростительную снисходительность к галицкому князю, хотя вряд ли заблуждался относительно его намерений. Просто в это время Бату был слишком занят событиями, происходившими в Каракоруме.

Представляя Бату, без особых на то оснований, великим полководцем, историки уделяют гораздо меньше внимания другой сфере его деятельности—дипломатии. Впрочем, и в этой мало освещенной сфере исследователи умудрились создать несколько мифов.

Один из них — переписка Бату с Фридрихом II, императором Священной Римской империи, во время монгольского нашествия на Русь и Европу. О ее существовании писал Л. Н. Гумилев: «...император Фридрих II... вел с Батыем переписку явную и тайную. Батый, выражаясь согласно принятому тогда этикету, потребовал от Фридриха покорности, что в переводе на деловой язык означало пакт о ненападении. Фридрих сострил и ответил, что, как знаток соколиной охоты, он мог бы стать сокольничим хана. Однако наряду с шутками между гибеллинами и монголами велись тайные переговоры, результатом которых были изоляция гвельфской Венгрии и ее разгром и победы Фридриха II в Ломбардии, повлекшие бегство папы Иннокентия IV в 13 г. в Лион, где он смог предать анафеме императора и хана» [Гумилев 19926, с. 347]. Л. Н. Гумилев извлек факт обмена посланиями из труда В. Т. Пашуто «Внешняя политика Древней Руси» (М., 1968. С. 287), но «тайные переговоры» — это домысел Л. Н. Гумилева, который не случайно не сослался на источники, поскольку они бы опровергли его красивую версию. Например, в послании королю Англии Генриху III император Фридрих прямо пишет: «Мы аительно повелели возлюбленному сыну нашему Конраду и другим знатным людям нашей империи всеми силами препятствовать мощному вторжению врагов-варваров. Также и Вашу светлость во имя общего дела творцом веры нашей христианской, господом нашим Иисусом Христом от всей души умоляем как можно скорее подготовить действенную помощь... И пусть они присоединятся к нам, чтобы стойко и мужественно сражаться за освобождение христианского мира и [в борьбе против] врагов, уже готовых вторгнуться в пределы Германии, словно во врата христианского мира, совместными силами обрести заслуженную победу во славу войска господня. Да не пройдет это не замеченным Вами и да не покажется подлежащим отсрочке». [Матфей Парижский 1997, с. 277-278]. Таким образом, Фридрих II не только не заключал союза с монголами, но и предпринимал попытки создать антимонгольскую коалицию европейских государей. А его сын, немецкий король Конрад IV, в мае 1241 г. даже «взял крест» для участия в крестовом походе против монголов [Chambers 2001, р. 107]; удивительно, что версия Л. Н. Гумилева, которая мог бы представлять собой такой лакомый кусочек для любителей сенсаций, не получила широкого развития: ее поддержал только В. Ю. Ермолаев — и то во вступительной статье к изданию работ самого Л. Н. Гумилева [Ермолаев Л, с. 12].