Роман Почекаев - Батый. Хан, который не был ханом

Кажется, не было ни одного нарушения традиций курултая, которое не допустили бы организаторы во главе с Берке-огулом! Он изменил порядок рассадки участников, чтобы на самых почетных местах оказались надежные сторонники Мунке. Впереди всех поместил придворных и телохранителей сыновей Тулуя, чтобы они воспрепятствовали любому, кто захочет сказать что-то против ставленника Бату. Берке приказал Моге-огулу стать у входа в шатер и не пускать внутрь царевичей (Чингизидов!), чтобы успели рассесться нойоны и телохранители, которым Берке мог доверять [Рашид ад-Дин 1960, с. 131-132].

Несмотря на все эти предосторожности, всех неожиданностей избежать не удалось: Ильджидай-нойон из племени джалаир, любимец Угедэя, вновь попытался напомнить о клятве, данной Угедэю и Гуюку о том, что трон останется за их родом. Но Хубилай, брат Мунке, просто-напросто процитировал слова «обвинительного заключения», составленного Бату, и джалаирскому аристократу пришлось признать: «Истина на вашей стороне» [Рашид ад-Дин 1952а, с. 95-96]. Фактически потомки Джучи и Тулуя во главе с Бату и при согласии остальных родичей совершили государственный переворот, хотя и обставили «выборы» в полном соответствие с законом и обычаем.

Итак, Мунке был провозглашен хаганом. Прибывшие несколько позже Угедэиды Кадаи и Мелик-огул, а также Чагатаид Кара-Хулагу тут же воздали ему подобающие почести, заверяя, что и строптивые сыновья Гуюка со своими единомышленниками тоже вот-вот прибудут для выражения почтения новому великому хану. Таким образом, легитимность Мунке была признана во всей Монгольской державе. Отныне любое выступление против него следовало расценивать как государственное преступление и, следовательно, карать смертью.

Ширэмун и потомки Гуюка и в самом деле готовились прибыть к Мунке, но отнюдь не для того, чтобы принести присягу верности. Они намеревались тайно подвезти к ставке великого хана оружие и, вооружив свою свиту, уничтожить хагана и его приближенных. Но, видимо, им вовсе не приходила в голову мысль о том, что они нарушают закон, и потому они не задумывались о последствиях провала своего замысла.

Заговор Ширэмуна был обречен на неудачу с самого начала. Во-первых, он и его сторонники задумали мятеж сразу после избрания Мунке, когда он ожидал от них подобных действий — а «кто предупрежден, тот вооружен». Во-вторых, еще не разъехались по своим уделам его приверженцы, следовательно, у него было достаточно людей, чтобы справиться с мятежниками, с какой бы многочисленной свитой они ни прибыли. В-третьих, внуки Угедэя даже не озаботились тем, чтобы привлечь на свою сторону кого-либо из доверенных лиц нового хагана и понадеялись только на собственные силы. Наконец, вели они себя в высшей степени неуверенно, и как только им стало известно, что Мунке узнал о заговоре, они даже не помышляли о сопротивлении: когда войска нового хана окружили их, они тут же сдались на милость победителя [Juvaini 1997, р. 574-580; Рашид ад-Дин 1960, с. 133-135; Вильгельм де Рубрук 1997, с. 132).

Раскрытие заговора Ширэмуна дало, наконец, законное основание Бату и Мунке расправиться со своими противниками. При этом хаган и глава рода Борджигин утоляли свою месть в высшей степени демонстративно и даже с каким-то подчеркнутым цинизмом. Иначе как объяснить, что главные заговорщики — Ширэмун, Наху и Ходжа — отделались сылкой в отдаленные области и в армию, а к смерти были приговорены лица, вообще в заговоре не замешанные, а виновные лишь в том, что в свое время испортили отношения с новыми властителями Монгольской державы?

Мунке получил возможность отблагодарить тех, кто подержал его во время выборов: он позволил им самим выбрать наказание для мятежников. Соркуктани лично осудила смерть Огул-Гаймиш, вдову Гуюка, и Кадагач-хатун, мать Ширэмуна. Кара-Хулагу также «исцелил свою грудь от давней злобы», казнив своего кузена Есун-Бугу, на глазах у которого сначала приказал умертвить его супругу Тогашай; затем он получил от Мунке ярлык с правом казнить своего дядю Йису-Мунке [Juvaini 1997, р. 584-592; Рашид д-Дин 1960, с. 136-140; см. также: Бичурин 2005, с. 209]. Бату, со своей стороны, получил возможность свести старые счеты с противниками, прежде бывшими вне его досягаемости. Бури, внук Чагатая, явившийся по приказу Мунке в Каракорум, был схвачен Мункесар-нойоном, верховным судьей Монгольской державы, и отвезен к Бату, который «после подтверждения его вины предал его смерти» [Рашид ад-Дин 1960, с. 137]. Наследник Джучи не забыл, что во время западного похода Бури нанес ему оскорбление на торжественном пиру. Тогда за нечестивца заступился его дед Чагатай, из уважения к которому Бату не стал наказыать Бури. Однако, как оказалось, Бури, осмелев от собст-ренной безнаказанности, не оставил своих дурных привычек: «Дело дошло до того, что однажды в эпоху Менгу-каана, когда он пил вино, то ругал Бату по злобе, которую в душе питал к нему» [Рашид ад-Дин 1960, с. 90]. И хотя всем было понятно, за что именно Бури приговорен к смерти, Бату стремился и в данном случае соблюсти видимость законности. По словам Вильгельма де Рубрука, ему якобы стало известно, что Бури имел намерение перекочевать в Поволжье, объясняя это тем, что в его уделе нет хороших пастбищ [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 123]. Искушенному в правовых вопросах Бату и его приближенным не составило труда усмотреть в этом преступление, ибо «никто не смеет пребывать в какой-нибудь стране, если император не укажет ему» [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 49}. Провинности Бури были настолько серьезными в глазах монголов, что его даже лишили права умереть почетной смертью без пролития крови: по сведениям брата Вильгельма, «Бату спросил у него, говорил ли он подобные речи, и тот сознался. Однако он извинился тем, что был пьян, так как они обычно прощают пьяных. И Бату ответил: „Как ты смел называть меня в своем опьянении?" И затем приказал отрубить ему голову» [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 123]. Нет сомнений, что Бату поступил так не только в интересах правосудия, но и из чувства личной мести: как видим, даже во время суда он припомнил Бури его выходку. По некоторым сведениям, на суд к Бату был отправлен и Йису-Мунке, которого наследник Джучи, однако, отправил к Эржэнэ-хатун, вдове Кара-Хулагу, и она его казнила [см.: Бартольд 1943, с. 49; Санчиров 2005, с 167].

Бату удалось восторжествовать и над своими менее родовитыми врагами. Аргасун, давний приятель Гуюка и Бури, в свое время также участвовавший в оскорблении Бату на пиру во время западного похода, прибыл к Мунке в свите Ширэмуна и Наху, был схвачен по приказу хагана и вместе со своим братом отправлен к Бату. Последний казнил их особо жестоким способом — вбиванием в рот камней [Зташ 1997, р. 587; Рашид ад-Дин 1960, с. 136-137]: наследник Джучи всячески стремился продемонстрировать своим врагам, насколько сурово и неотвратимо его возмездие! Эльджигитай-нойон, племянник Чингис-хана и отец Аргасуна, успел покинуть курултай и бежать в Малую Азию, которой управлял по воле Гуюка. Но возмездие настигло его и там: Хадакан-хурчй, посланец Мунке, действуя по указанию Бату, вместе с его людьми отправился в Бадгис и арестовал скрывавшегося там Эльджигитая. Не очень понятно, почему его судил именно Бату: кажется, между ними никаких личных конфликтов не возникало — если не считать того, что Эльджигитай был отцом Аргасуна. Вероятно, Мунке тем самым признавал, что владения в Азербайджане, Ираке и Малой Азии находятся под контролем Бату, и Эльджигитай, как их даруга, подлежит суду того, кто являлся его непосредственным начальником. А, уж зная отношение Бату к Аргасуну, сомневаться в исходе суда над его отцом не приходилось: племянник Чингис-хана «соединился со своими сыновьями» [Juvaini 1997, р. 590; Рашид ад-Дин 1960, с. 137; Киракос 1976, с. 218].