Леонид Соболев - Капитальный ремонт

Однако Юрия уже понесло. И куда его занесет спасаемое честолюбие — он сам не знал и уже начал тяготиться взятой на себя ролью. Но по счастью, собеседник остановил этот готовящийся излиться поток неожиданным вопросом:

— Скажите, а может быть, и мне лучше пойти простым кочегаром или машинистом?

Юрий посмотрел на него, как человек, остановленный на разбеге внезапным препятствием.

— Вам?.. Простите, я не понимаю…

Тишенинов добродушно усмехнулся.

— Так чего ж не понять! Я тоже еду добровольцем во флот. До призыва. Такое, знаете, время.

— Так-так, — натужливо сказал Юрий, — но почему же на флот?

— Видите ли… В случайной встрече это трудно объяснить. С детства я мечтал о флоте, но вы знаете — условия приема в ваш Морской корпус…

— Я понимаю, — с поспешной снисходительностью ответил Юрий.

— Ну вот, я попробовал держать в Морское инженерное училище. Но по конкурсу не попал и пошел в Технологический… А теперь мне посоветовали подать прошение командующему о приеме в юнкера флота… Экзамены-то я выдержу. Но, может, все-таки проще, как вы, — пойти матросом, а потом, если отваги хватит… Возможно, за подвиг…

Юрий, сделав сочувствующее лицо, держал значительную паузу. «Черт-те что я ему наговорил, — в свою очередь подумал Тишенинов, — но будем считать это первой пробой… Надо же мне что-нибудь в адмиральском штабе объяснить? Пусть подскажет…»

А Юрий тем временем тоже раздумывал над вопросом попутчика. Вот ведь навязался на голову! С одной стороны — факт примечательный, об этом надо Николаю рассказать, гляди-ка, даже студенты на войну полезли по своей охоте… Это тебе не Валентин, о ком кавалерийское Николаевское давно плачет, а обычный студентик… А с другой стороны — что я этому скажу? Сам наврал, и ему голову морочить?..

Но Тишенинов сам ему помог.

— Я-то по себе думаю — правильнее проситься в юнкера флота. Тут у меня знания, экзамен на инженер-механика я выдержу… А подвиг… Ведь это не всякому дано совершить? Но вот — примут ли меня?

Юрия охватило великодушие. Дурацкий инцидент с третьим классом был исчерпан, студент был явно стоящий, и надо было что-то для него сделать.

— Знаете что, — величественно сказал он. — Вы действуйте в своих масштабах. Если что не заладится, сообщите моему брату. Кстати, может быть, познакомимся? Есть такой английский обычай — называть себя при расставании, а Гельсингфорс уже близко… Я гардемарин Юрий Ливитин.

— Егор Тишенинов, пока — студент, — улыбнулся Тишенинов.

Они церемонно пожали друг другу руки, не подозревая, что несколько дней назад могли встретиться в квартире на Литейном совсем в ином качестве и что в далеком будущем судьба снова сведет их пути.

— Итак, Егор… Простите?.. — Юрий вопросительно взглянул.

— Александрович.

— Итак, Егор Александрович, при неполадках ищите моего брата: лейтенант Николай Петрович Ливитин, линейный корабль «Генералиссимус граф Суворов-Рымникский», я ему о вас скажу. Что касается меня — я и сам не знаю, где буду… Надеюсь — встретимся.

Они раскланялись, так как поезд замедлил ход. Юрий, уже не стесняясь (честь корпуса была спасена), достал с полки палаш, подхватил на руку бушлат, взял шкатулку и пошел в тамбур. Тишенинов посмотрел ему вслед и потом, спохватившись, достал записную книжку и записал то, что сказал ему Юрий.

Связи нужно было завязывать с первого дня.

Из вагона Юрий вышел в приподнятом, возбужденном, в удалом каком-то настроении. Все-таки здорово получилось с этим студентом!.. Можно было похвалить себя за находчивость: позор пребывания в третьем классе обернулся готовностью к любым жертвам во имя долга. И все теперь казалось превосходным, замечательным, легко достижимым, все впереди было удивительно ясно. Через час он увидит Николая, тот, конечно, поймет его — и, быть может, завтра жизнь повернется новой, пусть суровой, но прекрасной своей стороной, и гардемарин Ливитин сделается матросом второй статьи, чтобы через полгода год стать мичманом, озаренным боевой славой…

До Южной гавани было не так далеко, и обычно Юрий ходил туда пешком. Но тот изящный, как бы плывущий шаг, которым он любил щеголять и который как нельзя лучше подходил к состоянию его духа, сейчас не получался. Мешала шкатулка: чтобы козырять встречным офицерам, нести её приходилось в левой руке вместе с бушлатом, почему никак не удавалось придерживать пальцами палаш, который то и дело ударял по лодыжке, как бы напоминая, что благородная его сущность несовместима с тасканием громоздких вещей. И едва свернув с площади на улицу, ведущую к Эспланаде, Юрий уже пожалел, что не взял у вокзала таксомотор.

Впрочем, это можно было поправить — достаточно зайти в любой магазин и позвонить по одному из тех номеров телефона, какие уважающий себя морской офицер помнит в любой степени утомленности проворотом и какие язык может пролепетать даже тогда, когда перестает повиноваться. Юрий отлично знал оба эти телефона — чюгу-фэм, чюгу-фэм и шютти-фэм, шютти-фэм [46] 25-25 и 75–75 (швед.) . , по которым ему не раз приходилось говорить одну из немногих знакомых шведских фраз: «Варшогу, шикка эн отомобиль, Мюндгатан шю… Такк со мюккет!» [47] Пожалуйста, пришлите автомобиль, Мюндгатан, семь… Благодарю вас! (швед.) .

Палаш напоминающе стукнул по лодыжке, и Юрий, молча ругнувшись, покорился: придется все же вызывать таксомотор, расход не так уж велик. Он толкнул первую попавшуюся под руку зеркальную дверь и вошел в небольшой магазин.

Терпкий и приятный запах хорошо выделанной добротной кожи встретил его. На полках выстроились чемоданы — желтые, коричневые, слепящие черным лаком, кожаные и фибровые, опоясанные ремнями или блистающие оковкой, громадные и крохотные, пузатые и плоские. Ниже грудой лежали дамские сумочки, портфели, несессеры, бумажники. Миловидная льноволосая фрекен скучающе смотрела, как два армейских подпоручика — один розовый, как девушка, другой усатый не по возрасту — выбирали несессеры, рассматривая сверкающие флаконы, мыльницы, бритвенники. Юрий небрежно, вполоборота отдал честь, и оба в ответ враз откозырнули, щелкнув при этом каблуками девственно блистающих сапог. Новенькая, еще не освоенная офицерская форма, почти голые, по-юнкерски стриженные затылки под необмятыми фуражками, преувеличенная выправка, щелканье каблуками — конечно же, это были только что произведенные павлоны того самого царского выпуска, о котором рассказывал Пахомов. Воевать прибыли! Куда? В Финляндию, где на суше никаких сражений и быть не может! И сразу кинулись покупать несессеры… Юрий покосился на прилавок и чуть усмехнулся.

Но и павлоны не остались в долгу. Тот, что с усами, негромко сказал что-то другому, и оба насмешливо посмотрели на обвязанную линем шкатулку. Юрий вспыхнул. Он вдруг увидел себя со стороны, их глазами: блестящий гардемарин неловко тащит в руке ящик, обмотанный бечевкой (чем, несомненно, был в их представлении превосходный шестипрядный линь, отбеленный и мягкий, которым морской глаз мог только любоваться).