Александр Дюма - Красный сфинкс

Людовик опустил голову; он понимал, что отплатил кардиналу черной неблагодарностью, малодушно уступив требованиям брата.

— Если ваше величество так благоволит к своим врагам, — сказал Ришелье, — что же, в таком случае, вы сделаете для человека, доказавшего королю, что он является его лучшим другом?

— Все, что бы ни попросил у меня этот человек, если он — это вы.

В самом деле, король немедленно назначил кардинала своим главным наместником в Италии и верховным главнокомандующим вооруженными силами.

Услышав об уступках своему врагу Мария Медичи поспешила к королю.

— Сударь, — спросила она сына с насмешливой улыбкой, — какие же права вы оставляете себе?

— Право лечить золотуху, — ответил л’Анжели, присутствовавший при разговоре.

Проявив невиданное упорство и удивительную твердость, кардинал тотчас же начал готовиться к новой кампании.

Лишь один враг преграждал французам путь на Пьемонт, грозя уничтожить добрую половину королевской армии.

Этим врагом была чума, вынудившая двух королев вернуться в Париж и заставившая короля ехать через Бриансон.

Сентябрь уже подходил к концу. Глядя, как мастеровые, обитавшие в многолюдных кварталах Сен-Низье, Сен-Жан и Сен-Жорж, падают, словно пораженные молнией, можно было подумать, что природа смеется над людьми. Стояла великолепная погода; необычайно яркое солнце светило на безоблачном небе, и воздух был как никогда свежим и теплым; лучезарная природа с улыбкой смотрела, как смерть и тление стучатся в двери домов.

Впрочем, понять логику этой чрезвычайно своенравной напасти было невозможно.

Так, пощадив одну сторону улицы, чума опустошала все дома на другой ее стороне. Не обратив внимания на смрадные перенаселенные районы старого города, она обрушилась на площади Белькур и Терро, на набережные; самые лучшие, наиболее доступные для света и воздуха кварталы и вся внутренняя часть большого города понесли страшный урон.

По неизвестной причине чума остановилась возле улицы Нейре, поравнявшись с домиком, на фасаде которого еще долго красовалась небольшая статуя с латинским изречением:

«Ejus proesidio non ultra pestis 1628» (Дальше этого места чумы в 1628 году не было).

В Круа-Руссе тоже не оказалось ни одного больного. Затем, словно чумы было мало, по стране пошел гулять грех смертоубийства.

Если в Париже злодеи оскверняли воду фонтанов, а в Марселе каторжники портили портовую воду, то в Лионе какие-то душегубы принялись натирать ядовитой мазью дверные молотки. Эту заразу якобы производили хирурги. Некий иезуит по имени отец Грийо видел этих пачкунов. По его словам, двери начали мазать в середине сентября; ризничий местной церкви обнаружил смертоносную массу за скамейкой и решил ее сжечь, но дым был настолько зловонным, что остатки ада поспешили закопать в землю.

Всякого незнакомца, случайно коснувшегося дверного молотка или звонка, преследовали с воплями: «Отравителя — в Рону!»

Когда чума разразилась в Марселе, врач регента Ширак, к которому обратились за советом городские старшины, отвечал: «Постарайтесь не падать духом!»

Трудно было не падать духом, особенно в Лионе, где священники и монахи тут же заявили, отнимая у народа последнюю надежду, что страшное бедствие — всего-навсего проявление Божьего гнева.

С тех пор слабые люди поверили, что чума — это не просто эпидемия, которую можно обуздать, а карающий ангел с пылающим мечом, от которого никому нет пощады.

Между Францией и Савойей разгорелся жаркий спор, каждый из правителей имел дело с сильным противником.

Карл Эммануил хотел не столько мира, сколько ожесточенной войны между Францией и Австрийским домом, во время которой он мог бы сохранять нейтралитет до тех пор, пока не представилась бы возможность извлечь значительную выгоду, объявив себя союзником той или иной державы. Но кардинал не спешил начинать войну с Австрией: он ждал, когда Густав войдет в Германию.

Поэтому данный вопрос был поставлен иначе и Ришелье попросил Виктора Амедея рассмотреть его с другой стороны: «Что требуется герцогу Савойскому в настоящее время, чтобы присоединиться к Франции, отдав королю надежные крепости и предоставив ему десять тысяч человек?»

Все проблемы, в частности данный вопрос, были заранее предусмотрены Карлом Эммануилом, а потому Виктор Амедей ответил: «Король Франции должен начать наступление на Миланское герцогство и Генуэзскую республику, с которой Карл Эммануил находится в состоянии войны, и взять на себя обязательство не вести никаких переговоров о мире с австрийским правительством до окончательной победы над миланцами и полного разгрома генуэзцев».

Это был новый подход к прежней проблеме в связи с событиями, последовавшими после заключения Сузского мира.

Кардинал, по-видимому, был удивлен этими требованиями, но ответил без колебаний. Историки той эпохи сохранили для нас его слова. Вот они:

«Как же так, принц, король посылает свою армию для защиты свободы Италии, а господин герцог Савойский хочет, прежде всего, вынудить его уничтожить Генуэзскую республику, к которой у его величества нет никаких претензий? Король охотно окажет дяде услугу и употребит все свое влияние, дабы генуэзцы удовлетворили притязания господина герцога Савойского, но не может быть и речи о том, чтобы начать войну немедленно. Если испанцы поставят короля перед необходимостью выступить против миланцев, мы, разумеется, это сделаем и проявим надлежащую твердость: в данном случае господин герцог Савойский может быть уверен, что его величество никогда не вернет то, что будет захвачено».

Таким образом, король дал герцогу слово устами своего министра.

Ответ Ришелье был не менее четким, чем просьбы герцога; озадаченный Виктор Амедей попросил несколько дней, чтобы передать ответ своему отцу.

Три дня спустя принц вернулся в Буссолено и сказал:

— У моего отца есть все основания опасаться, что мой шурин Людовик может пойти на соглашение с испанским королем, как только начнется война. Благоразумие не позволяет моему отцу объявить себя союзником Франции, если ему определенно не пообещают сложить оружие только после победы над миланцами.

В ответ Ришелье сослался на Сузский договор.

Виктор Амедей снова попросил разрешения съездить к отцу; вернувшись, он заявил, что герцог готов выполнить соглашение при условии, что ему оставят десять тысяч пехотинцев и тысячу лошадей, означенных в Сузском договоре, а также позволят выступить против Генуэзской республики и разгромить ее, прежде чем браться за другие дела.

— Это ваше последнее слово? — спросил кардинал.

— Да, монсеньер, — ответил Виктор Амедей.