Иван Наживин - Распутин

Справа на холмике высился старый выветрившийся столб с безголовым металлическим орлом — здесь проходила граница губернии.

— Вали мету антихристову, братья! — крикнул кто-то. — Незачем разделять людей!

— Вали, вали! — восторженно поддержала толпа. — Не надо нам никаких перегородок! Все — братья… Вали!

Несколько человек подбежали к столбу и налегли на него. Другие с криками: «Не надо перегородок! Пусть все заодно будут! Пусть все будет обчее!» — торопливо разбирали жердяные прясла, отделявшие церковный лесок от крестьянских полей. Столб медленно накренялся набок.

— Вали его! Вали!

Столб тяжело рухнул и, нескладно переваливаясь, при радостном уханье толпы покатился вниз.

еще страстнее зазвенел чей-то голос, —

подхватил хор, —

На околице Хороброва остановились, не зная, куда повернуть: налево селом, на широкой улице которого уже шумел пестрый базар, или направо прямо на погост, к церкви, где еще шла обедня.

— Селом, селом! — послышались возбужденные голоса. — К мамону!.. А оттуда к попам…

Из крайних изб уже выбегали любопытные…

— Христос воскрес, братья! Христос воскрес! — приветствовали всех сектанты, но крики их были едва слышны в возбужденном шуме большого базара, где ржали последние уцелевшие от мобилизаций лошаденки, гомонила у серых ларей пестрая толпа, слышались уже пьяные песни местами — жена урядника приторговывала потихоньку водкой и ханжой, — звуки гармоники, смех и ругань. На углу пыльного переулка сидели на земле слепые и, протягивая перед собой деревянные чашки, гнусавыми голосами тянули жалостно старое сказание о Лазаре. Молодой форсистый парнишка, очевидно из призывных, громыхая тальянкой, вызывающе подпевал:

— Христос воскрес, братья… — восклицали сектанты, уже окруженные большой толпой любопытных. — Христос воскрес!

Торговцы вытягивали головы из своих серых ларей, и в глазах их был и испуг, и озлобление.

— Что это такое? К чему это? — беспокойно озирались они. — Смотрите, как с божьим-то благословением, с иконами как обходятся, а? Что такое?

— Смотрите: нас боятся! — с возбужденным смехом крикнул кто-то из толпы сектантов. — Не бойтесь: ничего вашего нам не нужно! И наше все возьмите… Вот держите: последнее!

И в толпу полетело несколько медяков и бумажек. Несколько человек со смехом бросились поднимать их. А сектанты все уже швыряли во все стороны все, что у них с собою было. Ольга сняла с пальца обручальное серебряное кольцо и швырнуло его к ларям.

— Все берите! Ничего нам не жаль! Христос воскрес!..

— Какая глупость! — кричали торговцы один другому. — Безобразники! И чего смотрит полиция?

— Это, брат, правда идет… — тихо проговорил молодой белобрысый мужик в лаптях, с тонким и острым носом, торговавший себе у ларя деревянную бадейку.

— А что, и ты из ихава брата? — подозрительно посмотрел на него торговец беспокойными глазами. — Проваливай, откуда пришел, покедова цел… Проваливай…

— Христос воскрес! Христос воскрес! — восклицали сектанты, и голоса их перепутывались с гомоном базара и с веселым перезвоном колоколов, звонивших к достойной. — Христос воскрес!

— Смотри, братья: капище антихристово! — крикнул кто-то, указывая на зеленую вывеску крепко запертой казенки. — Не попустим губить души человеческие, а?

— Да она закрыта, не торгует!

— Не торгует седни — завтра опять откроют, и народ опять опаивать будут… Не попустим! Христос воскрес!

И сектанты метнулись к винной лавке.

— Это что же такое? Это уж называется бунт! — раздались по базару испуганные голоса торговцев, озлобление которых возрастало. — Это безобразие… Не пущай, ребята!

И другая толпа, озлобленная и растерянная, заступила путь сектантам. Те неудержимо напирали, совершенно не зная, что они хотят делать.

— Не попустим! Христос воскрес!

— Не пущай, ребята, чертей… Бей их…

И вдруг перед сектантами вырос Григорий Николаевич, загорелый, оборванный, без шапки.

— Стойте! — крикнул он. — Стойте!

— Григорий! Откедова ты, брат? Христос воскрес!

— Як вам опять пришел! — крикнул Григорий Николаевич. — Соскучился по вас крепко… А вы тут вон что…

— Не попустим народ губить… Христос воскрес!

— Опомнитесь! Что вы? — с трясущимися, побелевшими губами крикнул Григорий Николаевич. — Разве так можно? Ведь вы христиане!

Сектанты заколебались.

— А и впрямь, братья, негоже… — раздались среди них голоса. — Не надо так… Пойдем все отсюдова… Идем к попу!

Толпа замялась.

— Не ходите и к попу… Никуда не ходите… — крикнул Григорий Николаевич. — Совсем это не нужно… Идем все по домам…

— Нет, нет, к попу надобно… — раздались настойчивые голоса. — Мы только иконы отдать ему, развязку с им сделать начисто… Нешто мы что дурное? А так что гнали они нас, мучили, силов больше не стало — пусть уж до конца… Мы только явку сделать: гони не гони, а от Христа не отступимся… Идем, идем…

И вдруг из большой толпы призывных ратников, которая со своими сундучками и котомками надвинулась от волостного правленья, раздался суровый, властный голос:

— Стой, ребята… Не галди… Я желаю слово сказать!

На пустую телегу, стоявшую около ларя, тяжело взобрался крепкий бородатый ратник с бледным суровым лицом и жгучими глазами под сурово нависшими бровями. Своими палящими глазами он строго осмотрел притихшую толпу и, обернувшись к церкви, широко перекрестился старинным истовым крестом.

— Я православный, братцы… — густым голосом сказал он громко. — Не молокан, не штундарь, не хлыст, не старовер, а самый настоящий православный, церковный… {169} 169 …я православный… не молокан, не штундарь, не хлыст, не старовер, а самый настоящий православный, церковный… — перечислены представители религиозных сект: молокане отвергают священников и церковь, проводя моления в обычных домах, общинами руководят выборные старцы-пресвитеры; штундисты — сектанты среди русских и украинских крестьян, соединившие элементы протестантов с духовным христианством (отрицающими духовенство и большинство обрядов); хлысты — секта духовных христиан, считают возможным прямое общение со святым духом во время радений, когда они доводят себя до религиозного экстаза, и воплощение бога в праведных сектантах — христах, богородицах; староверы — то же, что и старообрядцы — не принявшие церковную реформу Никона 1653–1656 гг. Распались на несколько течений (поповцы, беспоповцы, беглопоповцы). Вот, гляди… — он расстегнул ворот и вынул из-за пазухи тяжелый, старинный, литой медный крест. — Значит, без всякого сумления. За веру святоотческую душу положу завсегда… Ну только одно надо сказать: погибаем мы все, как кутята слепые! Вы сами все понимаете: погибает земля. Останных забирают. По весне некому будет и поля запахать. И скотину всю обобрали. И что же молчат они, отцы наши духовные? — вдруг сурово обернулся он к церкви. — Ежели они пастыри, то что же не блюдут они стадо свое? Такой лихой годины, может, никогда и не было на русском народе, а они молчат. В старину, хошь при царе Иване Грозном, не боялись святители вставать и против царя, и коли он не по правилу с народом поступал, не боялись они в глаза обличать его… А наши молчат, затаились и не дышут — им все равно… Не штундарь я, не хлыст какой, не молокан, я православный христианин, ну а сердце болит, потому… потому продали космачи народ! Душу они из меня вынули, отчаялся я… Вот был у нас в степях голод… И было у нас в Мензелинском городе всенародное молебствие. Правильно! Ежели не у Господа искать нам защиты, так у кого же? И я говорю: правильно! И приехал сам анхирей и молился: дай, Господи, чудо… дай дождя земле жаждущей, хлеба голодному народу твоему дай… Правильно! Ну а на анхирее шапка золотая и вся каменьями горит самоцветными, а кругом народ разутый и раздетый. И я говорю: неправильно! Потому незачем утруждать Господа моленьем о чуде, когда он сам первый, анхирей, мог это чудо сделать: шапку свою золотую снять, продать ее и накормить голодных… А он этого не сделал, он хотел силу Господню поднять на помощь, а сам помогать народу не хотел. Христос шапок золотых не носил… Да… И вот нововеры на казенку сичас покушались, да какой-то добрый человек остановил их. Так. А космачи — сам, своими глазами видел — казенки освящали, святой водой кропили, многолетие возглашали… Так? И я говорю: неправильно! А теперь? Вся земля залита слезами и кровью, на убой гонят народ православный милиенами, а толков нет — чего же они молчат? Про косматых, про христопродавцев говорю я, про попов! Чего они молчат? Ежели измена где вышла, пусть обличают, пусть в остроги идут, пусть на плаху голову несут за народ… И я говорю: неправильно! Душу они у нас вынули! Отчаянию нас предали! Вот они, эти нововеры самые, идут к попу с иконами, и я говорю вам: идем и мы с ними! Нельзя молчать! Надо обличать христопродавцев. Ежели они пастыри, пусть пасут, а не хотят пасти — пусть уйдут… Я не молокан, я церковник, но когда что неправильно, надо говорить: неправильно. Наши семьи погибают, погибает вся земля наша — нельзя нам молчать, грешно! Идем и мы, ратники, обличить людей коварных!.. Идем! Ответ весь на свою голову принимаю… Все идем!..