Иван Наживин - Распутин

В начале января — наступил уже роковой 1917 год — у богатого петроградского фабриканта Богданова был большой званый обед, на котором присутствовали великий князь Гавриил Константинович, много гвардейских офицеров, в числе которых граф Капнист, адъютант военного министра, член Государственного Совета профессор Озеров и несколько крупных представителей промышленного и финансового мира и между ними известный А. И. Путилов. Во время обеда говорили исключительно о тяжком внутреннем положении страны. Профессор Озеров и Путилов, обращаясь к великому князю Гавриилу, заявили, что, по их мнению, единственное средство спасти династию и монархию — это объединить всех членов царской фамилии, лидеров крупных политических партий в Думе и Совете, представителей дворянства и армии, торжественно провозгласить царя слабоумным, недостойным и неспособным царствовать и возвести на престол цесаревича под регентством одного из великих князей. Нисколько не протестуя, великий князь Гавриил ограничился только несколькими чисто практическими замечаниями и пообещал довести все сказанное до сведения царской фамилии.

Но об этом открыто говорили уже и в царской фамилии — в особенности трое сыновей великой княгини Марьи Павловны, женщины чрезвычайно честолюбивой и давно думавшей на эту тему, великие князья Кирилл, Борис и Андрей. Они хотели идти на Царское Село с четырьмя гвардейскими полками, верность которых умелой пропагандой была уже значительно поколеблена, — эти полки были: Преображенский {170} 170 Преображенский полк — см. {Комм, 114} . , Павловский {171} 171 Павловский лейб-гвардии полк — берет свое начало от Московского гренадерского полка, сформирован в 1796 г. в Петербурге как Павловский гренадерский полк, в 1813 г. получил название лейб-гвардейского и Георгиевские знамена за участие в войне с Наполеоном, позже участвовал в войне с Турцией. С 1894 г. шеф полка — Николай II. , Измайловский {172} 172 Измайловский лейб-гвардии полк — сформирован в 1730 г. по указу императрицы Анны Иоанновны. Участвовал в русско-турецкой войне 1736–1739 гг., в войнах со Швецией (1742,1789), в войне с Наполеоном, в турецкой войне 1828–1829 гг. и гвардейский казачий, а кроме того, еще и эскадрон лейб-гусар {173} 173 Лейб-гусары — армейские полки, в данном случае гусары, получали приставку лейб, если шефом полков являлись император или императрица. , который стоял в Царском Селе, — овладеть царем и царицей и убедить царя отречься, царицу заточить в монастырь, а затем провозгласить императором маленького Алексея, а регентом великого князя Николая Николаевича. Инициаторы этого дела считали, что во главе всего должен стать великий князь Дмитрий Павлович, уже выступивший в деле устранения Распутина. Великие князья Кирилл и Андрей Владимировичи долго убеждали его в его дворце на Невском довести дело национального спасения до конца, но после долгой борьбы Дмитрий решительно отказался поднять руку на государя.

— Нет, я не нарушу моей присяги! — решительно заключил он.

Верхи тем временем продолжают уговаривать голубоглазого царя, подсылая к нему то одного, то другого видного представителя правительственных сфер, чтобы раскрыть царю глаза на близкую гибель его. Между прочим, когда такая миссия могущественного — его немцы звали некоронованным царем России — английского посла сэра Джорджа Бькженена, принимавшего очень деятельное, хотя и тайное, участие в подготовке переворота, не удалась, направлен был с этой целью в царский дворец и французский посол Палеолог, тот самый французский посол Палеолог, который, исполняя волю своего правительства, упорно настаивал на непосильных для России мобилизациях.

И пышно прибыл он в Царское…

При входе в кабинет царя посол был поражен утомленным и осунувшимся видом до того безмятежного царя.

— Я просил ваше величество принять меня, — сказал он, — так как я всегда находил у вас поддержку и утешение, в которых я так нуждаюсь теперь…

— Я по-прежнему хочу вести войну до конца, до полной, решительной победы… — беззвучным голосом ответил царь. — Читали вы мой последний приказ по армии?

— О, конечно! И я восхищался духом веры, несокрушимой энергии, которым дышит этот замечательный документ!.. — ответил посол. — Но какая пропасть между этим блистательным утверждением вашей державной воли и действительностью! В приказе вашем вы говорите о вашем непоколебимом намерении овладеть Константинополем. Но как достигнет этого ваша армия? Неужели вас не пугает то, что делается в Румынии? Если отступление русских армий не будет остановлено, они должны будут очистить всю Молдавию и отступить за Прут и даже за Днестр. А вы не боитесь, что в таком случае Германия организует в Бухаресте временное правительство, посадит на престол какого-нибудь из своих принцев и заключит мир с этой Румынией…

— Действительно, это тревожно… — согласился царь, во взгляде которого посол заметил недоверчивость. — Но я делаю все, чтобы усилить армию генерала Сахарова. Только трудности с транспортом и снабжением чрезвычайно велики. Но я надеюсь, что чрез десять дней мы будем в состоянии перейти в Молдавии в наступление…

— Как — в десять дней?! — воскликнул француз. — Разве тридцать одна пехотная и двенадцать кавалерийских дивизий, которых требует генерал Сахаров, уже находятся на фронте?

— Не могу вам сказать определенно, не помню… — неопределенно отвечает царь. — Но там сосредоточено уже очень много войск, очень много, и я пошлю еще и еще…

— И скоро?

— Надеюсь…

Разговор еле тлеет. Посол испытывает приступ отчаяния: ему кажется, что царь за тысячи верст от него, что он его даже не слышит.

— Ваше величество, я выйду сегодня из вашего кабинета еще более обеспокоенным, чем я вошел… — с жестом уныния говорит он. — Впервые я не чувствую себя в контакте с вашей мыслью…

— Но я отношусь к вам с полным доверием… — живее говорит царь. — У нас столько общих воспоминаний, и я знаю, что я могу рассчитывать на вашу дружбу…

— Именно эта-то дружба и заставляет меня тревожиться… — возразил посол. — Ведь я изложил вам только ничтожную часть моих опасений. Внутреннее положение вашей страны чрезвычайно опасно… Это брожение умов, этот страх, всеми овладевший…

— Да, я знаю, что в петроградских салонах очень волнуются… — заметил царь и вдруг совершенно другим тоном, развязно, как назвал этот тон потом посол, спросил его: — А скажите, что поделывает наш друг Фердинанд Кобургский?

— Я уже давно не имею о нем известий, ваше величество… — холодно ответил посол.

Чрез короткое время блистательный императорский поезд уже уносит представителя союзной Франции среди воя метели в хмурый Петроград. Уютно устроившись в теплом роскошном вагоне, он обдумывает, что скажет он своим русским друзьям, которые подослали его к царю, и что запишет в свои мемуары. Округлые, красивые и печальные фразы сами складываются в его уме. Да, он скажет, что император уже чувствует себя выбитым из колеи, события уже властвуют над ним, у него не осталось веры в свою миссию. Он, так сказать, уже подписал внутренне отречение, он примирился с грядущей катастрофой и готов к жертве. Его последний приказ по армии, гордое упоминание о Польше и Константинополе — это только что-то вроде политического завещания, высшее утверждение славной мечты, лелеянной им для России, мечты, которую он видит разбитой… Да, это будет значительно, трагично, красиво… Может быть, все это ни в малейшей степени не отвечает действительности? Mon Dieu, [75] Мой Бог (фр.). кто может разобраться в этом диком истинно русском хаосе? Если это и не совсем так, то…