Иван Наживин - Распутин

Все сорвались с лестницы и в одно мгновение были на пороге кабинета, но кто-то нечаянным движением зацепил штепсель, и электричество потухло. Ощупью кто-то снова зажег свет, и вбежавшие увидели на полу на шкуре белого медведя умиравшего Григория, а над ним с револьвером в руке стоял спокойно князь и с чувством непередаваемой гадливости смотрел в лицо убитого мужика.

Несколько мгновений продолжалось торжественное молчание. Все испытывали чувство облегчения: как ни кончилось, но кончилось! И надо действовать…

— Нужно снять его поскорее с ковра и положить на каменный пол… — сказал великий князь. — А то кровь просочится и замарает шкуру…

Он взял убитого за плечи, а Пуришкевич за ноги и бережно переложили его на пол. Григорий еще дышал… Правой рукой он прикрывал себе глаза, а левая была вытянута вдоль тела. Грудь его высоко подымалась, и по телу проходили судороги. Пуришкевич в тяжелой задумчивости глядел на него…

— Ну-с, господа, идемте наверх… — сказал спокойно князь. — Надо кончать начатое…

Они потушили электричество, затворили двери и снова поднялись наверх в гостиную, где прежде всего все поочередно поздравили князя, что на его долю выпала высокая честь освобождения России от гада, угнетавшего ее.

Был уже четвертый час ночи…

Поручик Львов, как раньше было условлено, поверх своей военной шинели надел дорогую шубу Распутина, надел его боты и взял в руку его перчатки, доктор Лазаверт, овладевший, наконец, собой, снова превратился в шофера, и вместе с великим князем они понеслись на автомобиле к поезду Пуришкевича, чтобы там — по заранее установленному плану — сжечь в топившейся печи все вещи Григория. После этого они должны были на извозчике проехать во дворец великого князя и приехать оттуда на автомобиле великого князя за телом Григория.

Пуришкевич с Юсуповым, куря, сидели в его кабинете. Потом князь встал, сказав, что он пройдет на минутку на половину старого князя. Но он пошел не туда, а кружным путем по большой лестнице спустился опять вниз и, точно притягиваемый какою-то странной силой, прошел в нижний кабинет и зажег свет. Григорий неподвижно лежал на каменном полу. Князь, опустившись на колено, взял его руку — пульса не было. Он приложил ухо к груди Григория — сердца не было слышно. И вдруг Григорий раскрыл один глаз — темный, бездонный, светящийся каким-то жутким светом… — в глазу этом вдруг загорается никакими словами непередаваемая ненависть, и с криком «Феликс, Феликс!» Григорий вскакивает и бросается на князя… Тот, полный ужаса, одним прыжком с страшным криком вылетел из кабинета…

— Пуришкевич, стреляйте! Стреляйте! Он жив… Он убегает… Аа-а-а…

И в одно мгновение, звеня шпорами, пролетел по лестнице вверх с лицом, искаженным ужасом, с глазами навыкате, задыхаясь, молодой князь и исчез опять на половине его родителей. Внизу слышались грузные, быстрые шаги человека, который направлялся к выходу. Пуришкевич, поставив револьвер на feu , [73] Огонь (фр.). бегом спустился с лестницы и вылетел на темный двор. Впереди вдоль железной решетки тяжело бежал по снегу Григорий. Почуяв за собой погоню, Григорий обернулся, крикнул: «Феликс, Феликс, все скажу царице!» — и снова неуклюже побежал. Пуришкевич, не помня себя, выстрелил по освещенной фонарем с улицы фигуре. Григорий наддал ходу. Пуришкевич выстрелил еще и опять промахнулся. Полный бешенства, он сильно укусил себя в кисть левой руки, чтобы заставить себя сосредоточиться, и выстрелил в третий раз и в четвертый, и Григорий свалился и судорожно задергал головой. Пуришкевич подбежал к нему и из всех сил ударил его ногой в висок. Он лежал с вытянутыми вперед руками, скребя снег, как бы желая уползти, и лязгал, и скрежетал зубами. Какие-то два человека прошли по улице и при звуке последнего выстрела убежали в темноту…

Пуришкевич, растерянный, не зная, что делать, — Юсупов был невменяем, а остальные уехали — направился во дворец, в главный подъезд, где — он знал — дежурили два гвардейца.

При виде Пуришкевича они вскочили.

— Ребята, — подойдя к ним вплотную, твердо сказал Пуришкевич, — я убил Гришку Распутина, врага России и царя…

Один из гвардейцев радостно перекрестился и проговорил:

— Слава тебе, Господи!.. Давно следовало…

Другой после минутного колебания бросился на шею к Пуришкевичу и стал целовать его.

— Друзья, князь Феликс Феликсович и я надеемся на ваше полное молчание… — сказал Пуришкевич спокойнее. — Вы понимаете, что, раскройся дело, царица нас за это не похвалит. Сумеете ли вы молчать?

— Ваше превосходительство, — как бы с укоризной отвечали оба, — мы русские люди. Не извольте сумлеваться, не выдадим…

Он обнял их обоих и приказал им втянуть труп Григория в маленький подъезд около кабинета, где все происходило. И торопливо он вбежал по лестнице, чтобы посмотреть, что с Юсуповым. Он нашел его в ярко освещенной уборной над умывальной чашкой. Князь держался за голову и все отплевывался: его тошнило. Пуришкевич попробовал успокоить его, но тот все смотрел вперед блуждающим взглядом и дрожащим голосом без конца все повторял: «Феликс… Феликс… Феликс…» Они пошли опять вниз, когда дверь со двора отворилась и солдаты втащили труп Григория. Князь вдруг рванулся вперед, бросился в свой кабинет, схватил со стола гирю, данную ему Маклаковым, и стремглав бросился по лестнице к трупу Распутина и, подбежав к нему, стал изо всех сил, с каким-то диким остервенением бить его гирей по виску. Распутин был еще жив! Он хрипел, и Пуришкевичу сверху с лестницы было ясно видно, как у него закатился зрачок правого глаза, как будто глядевшего на него бессмысленно и страшно…

Потрясенный, Пуришкевич крикнул солдатам оттащить князя от умирающего — рана была в голову, смертельная, — но они, великаны, гвардейцы, едва могли совладать с князем, который уже как бы механически, но со все более и более возраставшим остервенением продолжал колотить Григория по виску. Он был весь сплошь забрызган кровью… И когда его оттащили, лицо его было по-прежнему дико, и он все бессмысленно повторял без конца: «Феликс… Феликс… Феликс…»

Пуришкевич приказал одному гвардейцу раздобыть что-нибудь, во что можно было бы завернуть труп Григория, а другого позвал к себе наверх, и он доложил, что только что внизу был городовой, который осведомлялся о причинах стрельбы во дворе.

— Зови его сюда! — решительно распорядился Пуришкевич.

Чрез несколько минут городовой был введен. Это был старый служака. Он смотрел подозрительно.

— Служивый, это ты справлялся о стрельбе? — спросил Пуришкевич.

— Так точно, ваше превосходительство… — отвечал тот.

— Ты меня знаешь?

— Так точно, знаю…