Роман Антропов - Бирон

— Спрячьтесь, Бирон, за этой портьерой. Я догадываюсь, кто пожаловал ко мне, — совершенно спокойно произнес великий дипломат.

— Кто же это? — взволнованно спросил Бирон.

Голоса уже слышались из передней. «Помилуйте-с!.. Говорю вам; болен его превосходительство… Нельзя к ним!..» — испуганно сказал личный камердинер Остермана, не пуская гостя. «Брысь, немецкая харя! Раз я говорю тебе, что я должен видеть твоего господина, то как ты смеешь прекословить мне?!»

— Это Ягужинский, — тихо, с улыбкой бросил Остерман Бирону, который уже скрылся за портьерой двери.

— Он?! Ягужинский?! — пролепетал «конюх». — Для чего же это он?

— Вы услышите, Бирон! — ответил Остерман, распахнул дверь своего кабинета и произнес: — Пожалуйте, дорогой Ягужинский, я вас ожидал…

Ягужинский порывисто вошел и рявкнул:

— Больны?

— Болен.

— Но, черт возьми, вы смотритесь великолепно! А ваш лакей — каналья: он чуть меня в шею не выпроводил. Знаете, что случилось, Остерман? Император скончался!

Остерман покачал головой, спокойно произнес:

— Бедный мальчик! Я предчувствовал, что он плохо кончит…

— Я прямо из дворца к вам… Мне необходимо побеседовать с вами тайно.

— Я к вашим услугам… Только нездоровится мне сильно.

Ягужинский нетерпеливо передернул плечами.

— Вы извините меня, ваше превосходительство, но в вашу болезнь я мало верю. Россия знает, что такое, когда «великий Остерман» жалуется на насморк. Но, повторяю, теперь не до него. Теперь надо спасать Россию.

Эту последнюю фразу Ягужинский произнес такой страшной октавой, что Остерман вздрогнул и моментально вытащил табакерку.

— Не угодно ли? — бесстрастно произнес он, протягивая ее своему гостю.

Ягужинский даже побагровел.

— Вы извините меня, но вы — диковинный человек, господин Остерман! — воскликнул он.

— Это чем же?

— Я сообщаю вам о кончине императора, а вы меня нюхательным табаком угощаете!

— Одно другому, любезный господин Ягужинский, нисколько не мешает, — ответил Остерман. — И потом — а это главное — табак чудесно действует на голову, освежая мозги. Прошу вас, возьмите добрую понюшку. Ну-с, а теперь приступим. Что вы имеете мне сказать?

— Сейчас необходимо решить вопрос: кто заступит Петра Второго, — сильно волнуясь, начал Ягужинский. — Во дворце я случайно попал в ту гостиную, где шло тайное совещание князя Дмитрия Голицына с некоторыми членами совета.

— А-пчхи! — чихнул Остерман.

— Будьте здоровы! — насмешливо сказал Ягужинский.

— Благодарю вас!

— И я услышал, — продолжал Ягужинский, — что они прочат в императрицы Анну Иоанновну.

— А? Да неужели? — тоном искреннего изумления спросил Остерман.

— Да, да, но с одним непременным условием: ограничить до последней степени царскую власть. Они, конечно, нарочно остановили свой выбор на этой безвольной божьей коровке, которая с радостью из-за призрачной короны императрицы согласится на все их условия. Ваше мнение?

— А-пчхи! А-пчхи! — дважды чихнул Остерман.

— Экий, простите меня, чертовский насморк разобрал вас, ваше превосходительство! — побагровел от досады Ягужинский.

— А вы еще не верите, что я болен! — улыбнулся Остерман, забивая на всякий случай новую понюшку табака в нос. — Итак, Анну Иоанновну хотят просить царствовать?

— Да! — рявкнул Ягужинский. — Я лично ничего не имею против этого, но только при одном условии: ее власть ни на одну йоту не должна быть ограничена. Помилуйте! Разве нам не понятно, для чего Голицын, другие и их присные домогаются этого? Ведь только для того, чтобы захватить тогда всю власть в свои руки. Виноват, вы ответите или… чихнете опять на этот вопрос, ваше превосходительство?

И Ягужинский впился пытливым взором в лицо великого дипломата.

Остерман вынул цветной шелковый платок и, высморкавшись, произнес:

— Слава Богу, теперь насморку легче, любезный господин Ягужинский. Да, я отвечу вам: они не желают, чтобы продолжалось так, как шло прежде. А поэтому необходимо выбрать Анну Иоанновну.

— С ограничением? — вскочил как ужаленный Ягужинский.

— С самым суровым, добавьте. Пусть они свяжут ее по рукам и по ногам своими «конъюнктурами» и «кондициями». Пусть! И я вам советую не противиться этому.

— Как? — вскочил с кресла Ягужинский. — Это что же: из огня попасть в полымя?

Остерман, пожав плечами, возразил:

— Вы ошибаетесь. Это значит раз навсегда отделаться от них.

— Как так?

— Очень просто. Ограниченное самодержавие — еще непонятная для русских, для России штука. Когда это совершится, когда императрицу почти насильно свяжут ограничительной грамотой, — вот тогда только наступит время вашего активного вмешательства в расстройство планов Дмитрия Голицына и его присных. Вы поняли меня?

Ягужинский отрицательно покачал головой.

— Очень уж вы мудрено, господа дипломаты, объясняетесь! — с досадой вырвалось у него.

— А между тем нет ничего более легкого, как понять эту премудрость. Вы лично ничего не имеете против избрания императрицей Анны Иоанновны?

— Ровно ничего.

— Так вот вы и не мешайте, чтобы ее выбрали…

— А дальше-то что будет? — затопал ногами пылкий Ягужинский.

— Понюхайте, это успокаивает нервы, — с тонкой усмешкой опять протянул Остерман табакерку. — Вы спрашиваете, что тогда будет? Да то самое, чего вы добиваетесь:, абсолютное самодержавие, которое сосредоточится в руках Анны Иоанновны. Я вижу опять облако изумления на вашем лице? Как же вы, Ягужинский, не понимаете? Ведь императрицу с ограниченной властью, вернее — совсем безвластную, выберут… кто? — одни верховники, в числе коих состою и я. Прекрасно! Но, скажите, разве вся Россия состоит только из членов Верховного тайного совета? А о народе, о духовенстве, о «шляхетстве» [26] По образцу Речи Посполитой так величалось в то время простое нетитулованное дворянство. — дворянстве — и, главное, о войске вы забыли? Задавались ли вы вопросом: как они взглянут на действия верховников?..

Теперь Ягужинский начал кое-что понимать. Он сел против Остермана и, не спуская взора с его лица, произнес:

— Так, так! Как будто я начинаю понимать вас!

— Давно бы пора! Итак, императрицу ограничили. Тогда вы и другие обращаетесь ко всем сословиям России и, повторяю, главное — к войску: «Братцы, караул! Смотрите, православные, что поделали с нашей царицей эти жадные, корыстолюбивые бояре-князья! Они, дав ей корону, лишили ее власти, исконного самодержавия. Неужели вам любо, чтобы вами правили они, а не помазанница Божия — государыня? Ведь они только о своем кармане будут думать, тогда как самодержавная императрица — наша матушка, настоящая печальница о всей православной Руси». И когда вы скажете это всей России — все «ограничения» падут сами собой.