Виктор Шкловский - Житие архиерейского служки

– Юноша, – произнес доктор, разжав наконец рот протопопа, – возьми у его священства язык рукой, и вытащи его на сторону.

После того как это действие было произведено, в рот протопопа влито было лекарство на такой манер, как делают это коновалы с лошадьми.

На другой день протопоп выздоровел, вернее – затих, и уехал в свое жилище.

Покои архиерейские были убраны, вымыты, выскреблены. В комнатах покадили ладаном.

И воздух стал как обыкновенный.

На третье утро проспался Васильев и, заметив опухшую щеку, по расспросам и догадкам восстановил память о полученной пощечине. Была принесена жалоба архипастырю.

Архипастырь, несмотря на свою к вину привычку, был после своих именин томен и раздражителен.

Он ругал Гавриила на трех диалектах и в заключение приказал, чтобы Гавриил заплатил келейному Васильеву за бесчестие рубль, на чем дело и кончилось.

Иконы, на дереве написанные, в царствование Екатерины II, в противность мнению при царствовании Петра III, почитались достойными поклонения.

Но зато еретическими считались статуи, из дерева вырезанные, особенно если они были совсем круглые, а не барельефом.

Казались они похожими на идолов.

В марте месяце епископ двинулся через Кромы в Орел восстанавливать благочиние.

Кромы – город тихий, состоял он из однодворцев, то есть из свободных людей, при себе крепостных не имевших.

Эти однодворцы были потомками детей боярских, поселенных когда-то в Кромах, в то время, когда город входил в оборонительную линию против татар.

По образу жизни однодворцы мало чем отличались от крестьян. Жители города Кромы занимались главным образом хлебопашеством.

Как только вошел преосвященный в соборную церковь, то тотчас же глазам его представилась рослая, из дерева вырезанная статуя.

– Кто она? – спросил архиепископ.

– Святая Пятница, – ответствовал ему священник.

Архиепископ велел Пятницу обшить в рогожу и поставить ее под колокольню на замок.

Жители плакали о Пятнице горько и предсказывали епископу и свите его различные бедствия.

И действительно, при переезде из Кром в Орел умер дьяк Максимов, зашивавший святую Пятницу в рогожу.

Кромы, узнав об этом событии, радовались.

Колокольным звоном приветствовал Орел архипастыря.

У каждой церкви стояли священники в ризах, дьяконы в стихарях с кадилами, дьячки и пономари со святой водой в чашках и со свечами. Народ стоял на улицах, народ висел на заборах, народ сидел на гонтовых, на соломенных крышах.

Народ кричал, колокола гудели. Добрынин думал:

«Если с каждого да по гривеннику – хорошо быть архипастырем».

Богоявленская церковь, в которой было назначено архиерейское служение, народом была набита так плотно, как в Риге на кораблях укладывают мачты, в Англию отправляемые.

Назавтра на квартиру епископа нанесено было хлебов, сахару, чаю, кофе, лимонов, рыбы и прочего.

Началась жизнь, ничем не омрачаемая.

Частые архиерейские священнослужения, частые посвящения ставленников, а следовательно, и высокие доходы всей свите.

Частые у граждан обеды и вечеринки с хором певчих до бела света.

Казалось, что архипастырь целый месяц опять справляет день своих именин.

Сверх того поступало к архипастырю содержание от приготовленной заблаговременно так называемой складки священно– и церковнослужителей.

Стоит город Орел на впадении реки Орлик в реку Оку.

В Оке вода низкая, и когда идут товары со Свенской ярмарки, часто садятся баржи на мель.

Ока начинается от города верстах в семидесяти, и тут есть село, называемое Очки, или Оки, откуда и название свое река Ока получает.

Выше города стоит Хвастливая мельница, графу Головкину принадлежащая, и когда нужно снять суда с мелей, то продают с этой мельницы воду по вершкам, так что служит она вместо шлюзов.

Так торговали в Орле даже водой.

А торговые люди к религии привержены.

Но архипастырь не умел пользоваться своим счастьем и начал обличать раскольников.

Раскольниками в то время назывались люди, придерживающиеся старых обрядов.

Были эти раскольники главным образом купеческого звания, и многие из них состоятельные.

Преосвященный произносил против раскола речи в соборе.

Речи его были яростные, называл он раскольников сукиными детьми, плевал на них в церкви и заговаривался до того, что в церкви начинал вспоминать про Париж и ругаться.

Уведомлен был архиерей от Архангельской церкви священника, который добивался места протопопа, что купец Овчинников утверждает, будто епископ заговаривается и мозги у него без задвижки. Причем оказалось, что Овчинников говорит это не аллегорически, а исторически.

Епископ потребовал, чтобы Овчинникова схватили как богохульника.

Но Овчинников вел большую торговлю скотом и не стал дожидаться, покамест его схватят, выехав куда-то по торговым делам.

Архиерей послал донос в синод, утверждая, что пострадали вера, закон, сан и должность. Но Овчинников с товарищами через свои купеческие конторы в Петербурге донос отвел, и архиерей ответа на жалобу свою не получил.

И более того священник Архангельской церкви, несмотря на желание архиерея, не смог получить за поношение протопоповского звания.

Во всех этих делах Добрынин принимал участие только косвенное, так как дела эти были малодоходны.

Любил больше гулять Добрынин по широким, неживописным улицам города Орла.

Куда ни шел Добрынин, за ним всегда следовала, как следуют собаки за телегой мясника, толпа просителей.

Толпа провожала Добрынина безотвязно, представляя ему свои просьбы. Благоразумные к просьбам присоединяли точную цифру воздаяния.

Безумные только плакали и говорили:

– Мы бедные, мы прожились, дома у нас остались старики и малые дети.

Благоразумных Добрынин выслушивал внимательно, чистосердечно, со священнической прямотой, уверял в исполнении просьбы, ставил срок и слова своего не ломал.

Безумных Добрынин не доводил до отчаяния, а говорил им некоторые слова, из которых нельзя было понять ничего.

Постепенно время делало и безумных благоразумными и щедрыми.

Добрынин жил как умел и умело работал.

Работы было много, писал он ночью и взял привычку, написавши страницу, спать тут же, положивши голову на стол, в ожидании, пока высохнут чернила. При присыпании песком не нужно было ожидать, но буквы получались не такими блестящими.

Так всю ночь то писал, то засыпал на минуту Добрынин.

Так на севере, на льдине, спит тюлень, просыпаясь каждую минуту, дрожа перед призраком и шорохом белого не спящего медведя.

И раз сон схватил Добрынина за чесаные его волосы, и бедный тюлень переспал несколько минут.