Ричард Уэст - Иосип Броз Тито. Власть силы

Джилас поделился своими соображениями с Карделем и Ранковичем, а также пожаловался на вооруженную охрану в отеле и даже на вилле Тито, несмотря на то, что остров и так охранялся моряками и пехотинцами.

Джилас явно находился в неуправляемом состоянии духа. На террасе титовской виллы некий старший товарищ поинтересовался мнением Джиласа о скульптуре работы Августинчича, изображавшей русалку. «Очаровательна, – ответил Джилас, – и в мире существуют еще пять тысяч подобных ей скульптур».

– А вот Тито она нравится, – заметил коллега.

– Это дело его личного вкуса, – отпарировал Джилас.

Следуя автомобилем обратно в Белград, он сказал Карделю, что не сможет поддержать новую «брионскую линию и останется при своем мнении» [419].

Противостояние Джиласа «брионской линии» выразилось в осенней серии статей в «Борбе» и «Новой мысли». В то время, когда они появлялись на газетных страницах, Джиласу пришлось принять участие в выборах в Народную Скупщину, в которую он выдвигался кандидатом от Черногории. Результаты выборов были, как обычно, заранее предопределены. Джилас описывает то чувство, которое многим из нас знакомо по пребыванию в церкви или же на каком-нибудь представительном собрании.

Находясь в Титограде, я испытывал детское желание вслух крикнуть о том, что, будучи единственным кандидатом, в любом случае выборы выиграю я. Но из уважения к моим слушателям я подавил в себе это желание – разве это их вина, что они участвуют в таких вот «выборах»? Я настоял на том, чтобы в Пожареваце не было никаких официальных обедов, поэтому мы пообедали дома у местного секретаря партийной организации – без всякой торжественности и государственных затрат [420].

Хотя официальные кандидаты обычно получали 95 процентов всех голосов, Джилас получил 98,8 процента, чем превысил рейтинг самого Тито.

О своем последнем откровенном разговоре с Карделем и Ранковичем, состоявшемся во время прогулки по Ужицкой улице, где находились принадлежавшие им и Тито виллы, Джилас вспоминает следующее:

В последнее время вокруг резиденции Тито выросли высокие стены, и когда мы проходили мимо них, я заметил, что они символизируют бюрократический взгляд на окружающий мир. Кардель сказал: «Все изменилось и все меняется, за исключением Старика и всего того, что имеет к нему отношение». Тогда я заметил, что Тито следует каким-то образом открыть глаза на всю неуместность его стиля и всю эту помпезность. Но тут вмешался Ранкович: «Давайте не будем говорить об этом здесь.

Мы с Карделем восприняли его слова как намек на то, что нас могут подслушивать даже на улице [421].

29 ноября 1953 года в Яйце, на десятилетии создания АВНОЮ [422]и присуждения Тито звания маршала, собралось все руководство. Накануне торжества Джилас и Коча Попович рассматривали фотографии, сделанные десять лет назад. Когда Джилас сделал в общем-то банальное замечание по поводу того, что все они прибавили в весе, Попович показал на снимок Джиласа и пророчески сказал о его внешности: «Религиозный фанатик».

На следующий день в крепости города Яйце Тито, Кардель, Ранкович и Джилас в последний раз сфотографировались вместе [423].

В тот же день, 29 ноября, «Борба» начала публикацию следующей, более сенсационной серии статей Джиласа. Вторая из них имела заголовок «Существует ли цель?» Ответ был: «Да! Борьба за демократию продолжается».

Джилас пережил психологический кризис, странным образом сходный с религиозным чувством.

Это была ночь с 7 на 8 декабря 1953 года. Заснув, по обыкновению, около полуночи, я вдруг проснулся как от удара плети, с ясным, фатальным пониманием невозможности отказаться от своих взглядов.

Я попытался отбросить прочь предчувствие неизбежности жертвы привычной жизнью, своими надеждами, дорогими людьми. Я знал, что победа невозможна, и, вспоминая о Троцком, твердил себе: лучше судьба Троцкого, чем Сталина, пусть лучше я проиграю и они меня уничтожат, чем предать свои идеалы и совесть [424].

После этой судьбоносной ночи статьи в «Борбе» приобрели еще более насыщенный характер:

«Никакая партия, никакой отдельно взятый класс не могут являться исключительными выразителями объективных потребностей современного общества» [425].

Любое ограничение мысли даже во имя самых прекрасных идеалов только ухудшает тех, кто увековечивает его. Величайшие преступления и ужасные события в истории человечества – костры инквизиции, гитлеровские концлагеря произрастают из отрицания права на свободную мысль, из исключительных притязаний «реакционных фанатиков, обладающих политической монополией» [426].

Эти статьи становились сенсацией государственного и даже международного масштаба, привлекая к себе большее внимание зарубежной прессы, нежели любое другое событие в Югославии после ее ссоры с Информбюро. Это впоследствии не без горечи отметил Тито. В студенческом общежитии имени Иво Лола Рибара каждая новая статья в «Борбе» прочитывалась вслух и обсуждение ее сопровождалось бурей эмоций.

Хотя на этой стадии Тито воздерживался от каких-либо комментариев, Ранкович веско сказал Джиласу:

«Надеюсь, мне никогда не придется терзаться философскими размышлениями, но позволь все-таки сказать тебе: то, что ты пишешь, идет во вред партии».

Если Ранкович был озабочен вопросами власти, то Карделя более беспокоила теория, и поэтому он сказал Джиласу следующее: «Я во всем с тобой не согласен. Ты хочешь разрушить всю систему!» [427]

В своей следующей статье в «Борбе» Джилас ответил тем, кто назвал его «философом, абсолютно оторванным от действительности» и обвинил в том, что он пишет для зарубежных читателей, льет воду на мельницу реакционеров и все больше отходит от марксизма-ленинизма. Но именно партийное руководство все больше отдалялось от масс. Если даже иностранцы и реакционеры и извлекали выгоду из его слов, это огорчает его, но он все-таки не виноват, виноваты стоящие у власти бюрократы. Он верит в то, что благодаря мысли и инициативе простых людей правда все-таки восторжествует [428].

В следующей статье Джилас перешел от защиты к нападению. Коммунисты, провозгласил он, оторвались от масс, требуют себе всяческих привилегий и превратились в священников и полицейских социализма – «социализма, который централизовал и зарегулировал все – от этики до коллекционирования почтовых марок».

Большая часть партсобраний, писал он, является напрасной тратой времени и, «по моему мнению, должны собираться очень редко. Большинство политработников уже давно не выполняет своих истинных функций: „Когда-то люди отказывались от всего, даже жертвовали своей жизнью, чтобы стать профессиональными революционерами. Они были необходимы прогрессу. Сегодня они стоят на пути прогресса“ [429].