Ясуси Иноуэ - Хозяйка замка Ёдо

Тятя набрасывалась на всех встречавшихся ей на пути вассалов Тоётоми с требованием объяснений: почему они пошли на поводу у Иэясу, когда он не имел никакого права менять по своей прихоти изначальные условия договора? Но было поздно. Осакские военачальники считали, что, раз уж война обошлась им малой кровью, мир заключён и за этим не последовало со стороны бакуфу никаких репрессий по отношению к Хидэёри, его матери и вассалам, лёгкое ужесточение условий следует принять безропотно и даже с благодарностью. Слыша подобные оправдания, Тятя закипала от гнева: «Обещание есть обещание! Нельзя молчать и бездействовать, когда кто-то изменяет данному слову! Это позор!»

Она обрушилась с упрёками на Харунагу Ооно — мол, как вам не стыдно гнуть спину перед Иэясу, — но тот с необычной для него горячностью выпалил в ответ:

— Госпожа Ёдо, позвольте мне действовать так, как я считаю нужным! В настоящее время нам ничего не остаётся, как смириться и терпеть. Да, терпеть! Но знайте: что бы ни случилось, я всегда буду на вашей стороне!

Разумеется, такой ответ не мог удовлетворить Тятю. Он привёл её в бешенство. Ооно — вассал дома Тоётоми; оставаться в осакском лагере до конца — его прямой долг, почему же он говорит об этом так, будто оказывает ей великое благодеяние?!

Войско Хидэтады Токугавы, которому было поручено засыпать рвы, рьяно взялось за дело и, успешно справившись со своей задачей, волной отхлынуло к Фусими. В девятнадцатый день первой луны Тятя отважилась подняться на смотровую площадку тэнсю. Она не однажды собиралась посмотреть оттуда, как идут работы, но всякий раз кто-нибудь из вассалов её отговаривал. Впрочем, если бы она действительно хотела окинуть взором окрестности с верхнего яруса, никто во всём мире не смог бы ей воспрепятствовать — что-то внутри неё самой мешало взойти на башню, что-то подсказывало: увидев самураев Токугава, копошащихся во рвах её собственного замка, она окончательно лишится душевного равновесия. Но когда вражеские войска покинули Осаку, Тятя уже не смогла побороть в себе желание взглянуть на результат их усилий. Она пообещала себе сохранять хладнокровие, сколь бы страшной ни оказалась картина, которой суждено предстать перед её глазами, ни в коем случае не ахать и не охать от ужаса, но, увидев, во что превратился замок, всё же не сумела сдержаться. У неё задрожали губы, затряслись руки. Неужели это Осака, детище тайко, твердыня, прославившая его на всю страну?!

Ни рвов, ни внешней крепостной стены, ни сторожевой башни — до второго двора тянется ровная, голая поверхность склона. От укреплений ничего не осталось. Лишь тэнсю, отданная во власть стихии и вражеским стрелам, центральная башня, на которой Тятя стояла в тот момент, возвышалась над землёй. Внизу, у подножия, чернел единственный уцелевший ров. Тэнсю, сердце замка, лишилась защиты. Если неприятель снова пойдёт на штурм, он без труда овладеет некогда неприступной твердыней, открытой теперь всем ветрам.

— Позвать ко мне Харунагу! — выкрикнула бледная как смерть Тятя столпившимся у неё за спиной вассалам. Зимний ветер ледяными кулаками ударил её в грудь.

«Господина Ооно никто не видел с самого утра, должно быть, он отлучился из замка», — доложили вассалы спустя некоторое время. Тятя отправила прислужницу испросить аудиенции у сына, но тотчас послала другую с поручением отменить визит — Хидэёри и так слишком хорошо знает, что сталось с его цитаделью.

Город Осака чудом уцелел во время осады, не сгинул в огне. Странное дело — лишь разорённый замок напоминал о недавних боях. Даже усадьбы знатных воинов, рассеянные в окрестностях, ничуть не пострадали, улицы в призамковых посадах выглядели как новенькие. С верхнего яруса тэнсю Тятя видела горожан, совсем маленьких с такого расстояния, крошечных, как рисовые зёрнышки; они деловито суетились на перекрёстках, спешно прятались по домам от разбушевавшейся стихии. Ветер злобно срывал черепицу и солому с крыш.

«Быть новой войне, — подумала Тятя. — Перемирие не продлится и до лета. Весной Иэясу опять приведёт сюда свои войска и возьмёт этот замок, похожий теперь на ощипанную курицу, голыми руками».

В тот момент, стоя на смотровой площадке, она впервые трезво оценила положение сына и своё собственное. Поднимаясь на башню, она ещё надеялась, что где-то в будущем, за поворотом судьбы, их ждёт победа над Токугава, но достаточно было одного взгляда с высоты — и надежды рассыпались в прах. Тятя с пронзительной ясностью поняла, что им никогда не победить. И всё же ей по-прежнему казалось непростительным поведение Ооно и Оды, допустивших это надругательство над наследием тайко.

Постепенно гнев в её сердце уступил место печали. За поворотом судьбы их с сыном ждёт не победа, а смерть. Как могло случиться, что Хидэёри, наследнику Тоётоми, рождённому царствовать, судьба уготовила столь жалкую участь? Ну что ж, какой бы эта участь ни была, её не миновать. Тятя в поисках опоры прислонилась к перилам галереи на смотровой площадке. И всё же сколь печален удел её сына в изменчивом мире неблагодарных трусов! Одни пошли против своего господина, забыв о долге перед тайко, который осыпал их милостями, которому они всем обязаны, другие ни на что не способны, бессильны помочь… Бедный, бедный Хидэёри!

Вернувшись в свои покои, Тятя велела разжечь огонь в жаровне, чтобы согреть выстуженную зимними ветрами опочивальню, и до вечера просидела там, не двигаясь и никого не принимая. Явился Ооно, испросил аудиенции, но Тятя, сославшись на недомогание, отказалась видеть и его.

«Ах, если бы только Такацугу был рядом!» Она с грустью вспомнила о двоюродном брате, покинувшем бренный мир семь лет назад. Даже находясь в стане Токугава, он ни за что не бросил бы на произвол судьбы мать и сына, загнанных в ловушку, затравленных, припёртых к стенке. Уж он бы придумал выход из отчаянного положения! Тятя долго размышляла о человеке, который в молодости внушал ей пылкое чувство — наверное, это была любовь; с годами она прониклась к нему презрением, потом ненавистью; временами между ними устанавливалась головокружительная душевная близость, порой наступало отчуждение… В последний раз, когда они виделись, Такацугу пытался внушить ей, что смирение — первейшая из добродетелей. Интересно, будь он жив сейчас, повторил бы свои слова? Возможно, но у него наверняка нашёлся бы для неё и более дельный совет. И уж точно он не стал бы твердить, как Ооно, что нужно «смириться и терпеть», в тот момент, когда всё свершилось и нет пути назад.

Тятя вспомнила и о другом воине, который умер сорокалетним, — Удзисато Гамоо. Двадцать лет минуло с тех пор, он закончил земной путь, не успев узнать о важнейших событиях эпохи: второй поход на Чосон, смерть тайко, битва при Сэкигахаре, возвышение Токугава, назначение Иэясу на пост сёгуна… Если бы Удзисато пожил подольше, всё могло быть по-другому — Иэясу никогда не добрался бы до власти. Да, для Хидэёри смерть Удзисато — невосполнимая потеря. Обстоятельства гибели влиятельного полководца в расцвете лет нередко вызывали у Тяти подозрения, и теперь она задумалась, уж не Иэясу ли приложил к этому руку. Основатель сёгуната Токугава был в её глазах воплощением зла, виновником всех бед, так что она н? замедлила записать на его счёт и смерть друга двадцать лет назад.