Олдос Хаксли - Луденские бесы

В Гренобле Сурен воспользовался вернувшимся голосом, чтобы произнести несколько красноречивых проповедей о священном елее и магических письменах. Есть что-то трогательное и жалкое в том, как этот ревностный слуга Божий всякий раз путал добро со злом, а истину с ложью. Надрывая свое больное горло, он выкрикивал с амвона слова, полные неистовой веры, пытаясь убедить паству в справедливости юридического убийства, в священности истерии и чудодейственности мошенничества. Все это было содеяно к вящей славе Господней. Но благость намерений стоит немногого, если не сопровождается нравственностью цели и средств. Человек может стремиться к добру, но если при этом он действует неподобающим образом, последствия получаются катастрофическими. Чрезмерная доверчивость и непонимание человеческой психологии приводили к тому, что люди, подобные Сурену, никак не могли навести мост между традиционными религиозными верованиями и открытиями быстро развивающейся науки. Сурен был человеком талантливым и потому не имел права на глупость, а в большинстве случае он себя вел именно как глупец. Он стал жертвой собственного рвения, а рвение это оказалось вредоносным1.

В Аннеси, куда они прибыли через пару дней после отъезда из Гренобля, выяснилось, что слава чудодейственного елея уже достигла и этих мест. Местные жители собрались издалека, чтобы поглазеть на паломников и вдохнуть священный аромат. С утра до ночи Сурен и Фома только тем и занимались, что подносили священную рубашку ко всевозможным предметам, принесенным верующими: четкам, крестам, образкам и даже кусочкам меди и бумаги.

1 «Суеверие подобно разврату», — говорит Паскаль. И в другом месте: «Естественный порок — недоверчивость, другой, ничуть не лучший, — суеверие». (Примеч. авт.).

Настоятельница же поселилась в визитандинском монастыре, аббатисой которого была мадам де Шанталь. Мы открываем автобиографию сестры Иоанны, рассчитывая прочесть в ней немало страниц, посвященных этой прославленной последовательнице святого Франциска. Однако выясняется, что Анне Австрийской или неаппетитному Гастону Орлеанскому Иоанна уделила куда больше места. Святой Иоанне де Шанталь посвящен один-единственный маленький абзац: «Рубашка со священным елеем изрядно загрязнилась. Посему госпожа де Шанталь и ее монахини выстирали ее, после чего пятна восстановили свой первоначальный вид». Вот и все.

Чем объясняется столь странное умолчание, когда речь заходит о достославной основательнице ордена визитандинок? Можно лишь догадываться. Вероятно, госпожа де Шанталь оказалась чересчур проницательна, и когда сестра Иоанна, согласно своему обыкновению, начала изображать из себя святую Терезу, на аббатису это не произвело никакого впечатления. У людей по-настоящему святых есть обескураживающий дар заглядывать в самую душу человека, не обращая внимания на маски. Очень возможно, что бедняжка Иоанна почувствовала себя голой и незащищенной перед мудрым взглядом этой доброй старой женщины. И Иоанне стало стыдно.

По дороге домой, в Бриаре, иезуиты распрощались с монахинями. Сестре Иоанне не довелось никогда больше встретиться с человеком, который пожертвовал собой, дабы вернуть ей психическое здоровье. Сурен и Фома повернули на запад, в Бордо; остальные же двинулись на Париж, где сестра Иоанна снова встретилась с королевой. Она еле успела в Сен-Жермен, потому что в ночь на 4 сентября 1638 года у ее величества начались роды. Подвязка Пресвятой Девы, привязанная к поясу королевы, и рубашка матери Иоанны, которой было накрыто высочайшее чрево, оказали благое воздействие, и в одиннадцать часов утра Анна Австрийская благополучно разрешилась младенцем мужского пола, которому пять лет спустя было суждено стать королем Людовиком XIV. «Таким образом, — пишет Сурен, — святой Иосиф продемонстрировал свою благую силу, не только обеспечив королеве счастливое деторождение, но и подарив Франции короля, могущественнейшего и величайшего из всех, монарха мудрого, осторожного и благочестивого».

Когда стало ясно, что королева находится в добром здравии, сестра Иоанна упаковала свою рубашку и отправилась домой, в Луден. Двери обители распахнулись перед ней и закрылись вновь, чтобы никогда больше не открываться. Короткий миг славы для настоятельницы закончился. Однако она так и не смогла смириться со скукой повседневной жизни, которая должна была отныне стать ее уделом. Незадолго до Рождества Иоанна заболела легочной болезнью. По ее собственным словам, врачи уже отчаялись ее вылечить. «Господь наделил меня великим желанием покинуть вас и отправиться на Небеса, — сказала она своему исповеднику. — Но кроме того, Он наделил меня знанием, что если я еще задержусь на земле на малое время, то смогу принести Ему немалую пользу. А посему, святой отец, приложите ко мне, пожалуйста, священный елей, и я непременно выздоровею». Никто не сомневался в том, что чудо свершится, и исповедник сестры Иоанны даже пригласил гостей полюбоваться на это великое свершение. В ночь на Рождество «в нашей церкви собралось огромное множество людей, которые хотели посмотреть, как я буду исцелена». Гости познатнее получили места в непосредственной близости от комнаты, где лежала больная. Через решетку можно было заглянуть внутрь.

«Когда настала ночь и мне стало совсем дурно, отец Аланж, иезуит, в полном священническом облачении, вошел ко мне в келью, неся священную рубашку. Он приблизился к моему ложу, приложил реликвию к моему челу и начал повторять литанию святого Иосифа, собираясь произнести ее до самого конца. Но стоило ему приложить реликвию к моей голове, как я тут же почувствовала себя совершенно здоровой. Однако я решила не показывать виду, пока святой отец не закончит молитву. Лишь тогда я объявила, что исцелена, и попросила принести мне одежду».

Возможно, это чудо, чересчур уж срежиссированное, не произвело на публику особенного впечатления. Во всяком случае, в дальнейшем чудес больше не происходило.

Время шло. Тридцатилетняя война все никак не кончалась. Ришелье делался все богаче и богаче, народ — все беднее и беднее. Крестьяне бунтовали против высоких налогов, буржуазия (в том числе и отец Паскаля) — против снижения процентов по облигациям государственного займа. Урсулинки же жили в Лудене безо всяких событий. Раз в несколько недель (добрый) ангел (по-прежнему похожий на господина де Бофора, только поминиатюрнее — примерно трех с половиной футов росту и на вид лет шестнадцати) восстанавливал линяющие письмена на левой руке настоятельницы. Чудодейственная рубашка, помещенная в красивую шкатулку, хранилась среди самых драгоценных реликвий монастыря.