Владислав Бахревский - Долгий путь к себе

И уже через час польный гетман вступил в поверженную твердыню.

В каждой комнате лежали трупы казаков и шляхты.

В замке теперь было тихо и слышались лишь шаги полководца да шарканье свиты. И вдруг — пение.

— Что это? — спросил гетман.

— В церкви попы-схизматики отпевают убитого.

— Кого?! — еще более удивился гетман Калиновский.

— Нечая.

— Этого, которого так боялся Потоцкий? Нужно схизматиков не бояться, а бить. Тогда не было бы ни Желтых Вод, ни Корсуни, ни всего прочего, вплоть до позорного Зборова!

Он решительно направился в церковь. Остановился у входа. Глянул на священников.

— Эти первые подстрекают народ к неповиновению! — рукой рассек воздух. — Всех! Голову Нечая на базарную площадь!

Священников убили. Убили многих горожан, без разбору — стар, млад, мужчина или женщина. Голову Нечая водрузили на пику над воротами базара.

И запели кобзари, по всей Украине запели:

Пока пан Калиновский расправлялся с нечаевцами, его отряды уже подступались к местечку Стена. Казаки, мещане, крестьяне засели вокруг города на хуторах и пресекли попытки окружить городок.

Наконец, закончив расправу в Красном, пришел к Стене сам Калиновский.

— Почему топчетесь?! — закричал он на своих командиров. — Вы должны бы уже принести мне голову винницкого полковника!

Решительным ударом выбил из хуторов малочисленные заслоны и подошел к городку.

Но Стена и впрямь была стена. Подступиться к городку можно было только с одной стороны, а место это было открытое. Обстрел из пушек городку почти не приносил никакого урона.

Гетман попусту терял людей и, главное, время.

— На Винницу! — приказал Калиновский.

28 февраля 1651 года войска польного гетмана Мартына Калиновского подошли к Виннице. Здесь его ждали.

Полковник Богун на коне стоял над Южным Бугом, разглядывая из-под перчатки наступающую крылатую конницу.

Этой конницей командовал Лянцкоронский. Его две тысячи сабель выглядели куда внушительней тысячи сабель Богуна. Это было понятно и Лянцкоронскому, и самому Богуну.

Казаки, вышедшие для удара по передовым отрядам, поспешно развернулись и стали переходить по льду реку, намереваясь укрыться в каменном монастыре, на противоположном берегу.

— Отрезать и уничтожить! — приказал Лянцкоронский.

Казаки двигались наискосок, гусары, сокращая расстояние, ринулись напрямую.

Зимний день сиял солнцем, снегом, пушистым инеем. Скакать было весело. И до победы — рукой подать! Всей тяжкой бронированной массой «крылатые», посвистывая перьями, ринулись на реку. Снег был неглубок. Полякам до монастыря было куда ближе, чем казакам.

— Пся крев! — гремел клич поляков, и этот счастливый рев вдруг обернулся истошными воплями погибели.

Лед уходил из-под копыт, и вскоре в огромной полынье бились и кони, и люди, а мощный поток затягивал их под лед.

Казаки стреляли по тем, кто пытался помочь тонущим. Залп, другой, третий. И, развернувшись, казаки спокойно ушли за стены монастыря, проучив еще раз своего противника.

Ловушка была не хитрая, но сработала.

Польный гетман, узнав о погибели добрых двух сотен тяжелой конницы, пришел в ярость.

— Взять Богуна! За голову — тысячу злотых! За живого — пять тысяч!

Калиновский подтягивал к Виннице свои гарнизоны, которые оставил в Красном, под Стеной и в других городах и местечках. Это перемещение обеспокоило Богуна. Он с тремя сотнями казаков поехал на разведку.

Отряд перешел реку и с полверсты проскакал берегом Буга, высматривая позиции шляхты.

— Отрезают! — крикнули казаки Богуну, скакавшему впереди.

Это были настоящие бега! Спуститься сразу на реку Богун не решился: слишком глубокий снег.

Оба отряда сшиблись в том самом месте, где казакам нужно было уходить через Буг к монастырю.

Польский хорунжий длинным древком знамени ударил Богуна по голове. Полковник на миг только потерял из виду своих и чужих, а жолнеры уже окружили, вцепились в руки, потащили с седла.

— Гееей! — словно шквалом шибануло с ясного неба.

Богун рванул всю свору, облепившую его, на себя, одновременно вонзив коню в бока шпоры.

Конь взвился от боли на дыбы, жолнеры посыпались на землю, упуская золотую добычу.

Конь метнулся с берега на лед, и — только булькнуло. Разверзлась под лошадиным брюхом черная полынья, уготованная не про себя.

— Пся крев! — поляки на берегу радостно взметнули к небу оружие: их враг попал в свою же ловушку.

— Не выдай! — прошептал коню Богун.

И конь, храпя, как человек, не поддаваясь течению, не теряя силы, цеплял и цеплял передними ногами за край проруби. Задержался, не соскользнул, согнул бабки. Пополз, заколотил задними ногами по воде. Выскочил! Испуганно, всхрапывая и всхлипывая, обрастая белой бахромой сосулек, полетел по льду догонять своих.

— Ушел!

Поляки опомнились, открыли стрельбу… Но Богун ушел. Ушел, чтобы назавтра, на вылазке, вырубить пару эскадронов крылатой конницы.

На двенадцатый день осады в тылу Калиновского объявилось сразу два огромных казачьих полка. То прибыли на помощь Богуну уманцы Осипа Глуха и полтавчане Мартына Пушкаренко.

Бросив обоз, Калиновский и его войска бежали. Часть отрядов, прорвавшись, ушла к Люблину, а другая часть, большая, отступила под защиту стен Каменец-Подольска.

Огонь свечей и сам воздух колебались от движения знамен, вносимых в залу. Перед алтарем, в короне и в боевых доспехах, стоял король Ян Казимир, с ним рядом королева Мария. За ними сонм всех высших чинов Речи Посполитой.

По окончании торжественного молебна прибывший из Рима папский легат опоясал короля освященным в соборе Святого Петра мечом, королеве поднес золотую розу, а королевскому хорунжию Александру Конецпольскому — священную хоругвь. Была зачитана грамота папы, который отпускал грехи всем, кто примет участие в походе на казаков. Королю папа присваивал титул «Защитник веры».

— Какая изумительная роза! — шепнула королева Мария Яну Казимиру, показывая свою награду.

— Увы! Это единственное золото, на которое расщедрился римский папа! — Король улыбался, но это была заученная улыбка.

После церемонии король и королева показались войску.

Гремел салют. Воины были счастливы.

Может быть, со времен Сигизмунда Вазы Польша не знала такого единения, такой готовности идти на врага и победить.

Прощаясь с королевой, Ян Казимир сказал ей:

— Я, кажется, сделал все, что было в моих силах, для успеха.