Владислав Бахревский - Долгий путь к себе

— Князь, зачем вы так говорите? — Дмитрий побледнел. — Вы же молоды, дядя мой. Вам до сорока еще жить и жить!

— Я постарел душой, Дмитрий. Скверная война растлевает душу.

— Вам надо пересесть в карету, — сказал князь Дмитрий.

— Я — Вишневецкий! Ты-то уж должен это понимать.

Когда были в седлах под мокрым пологом небес, он шепнул Дмитрию:

— Какие бы преграды ни выставила перед нами судьба, Вишневецкие должны быть выше всего. Помните об этом, князь.

Впереди замаячило селение.

Солдаты ободрились, но радость перешла в уныние. Несколько уцелевших от пожара хат были брошены. Никого! Земля словно вымерла. Войско шло по пустыне, только пустыня эта была чрезмерно влажная и столь же чрезмерно плодородная. Зелень бушевала, но эта зелень годилась в корм скоту, а не людям. Войско изголодалось.

Уныние обернулось яростью. Жолнеры, как в сумасшествии, кинулись разбивать стены хат.

— Саранча, — сказал Вишневецкий с презрением. — Подыхающая саранча. Я веду к себе домой — саранчу.

Земля вдруг повернулась под ногами его коня, и он невольно повел голову в другую сторону, но земля уже сорвалась с места, и князь понял, что ему не усидеть на лошади. Он спрыгнул на землю.

— Дмитрий! Князь!

Дмитрий подскакал.

— Карету! Ради Бога, скорее.

Земля крутилась волчком, но он стоял, потому что он был Вишневецкий.

— Я — не упал! — сказал он, ложась на подушки. — И на этом тебе спасибо, Господи.

Князя Иеремию привезли в Паволочь, и он умер там 10 августа 1651 года, в непогодь.

— Ваше величество, я пришел потешить вас! — Ян Казимир сиял.

Королева Мария улыбнулась:

— Что же вас так могло развеселить, ваше величество?

— Бьюсь о заклад, вы тоже будете смеяться!

— Я давно не смеялась. Вы можете проиграть!

— Ставлю золотой против этой розы, — король тронул лепестки цветов, плавающих в вазе. — Раз, два, три! Приготовились?

— Приготовилась, ваше величество.

— Хмельницкий женился!

Лучи морщинок брызнули вокруг глаз королевы. Она засмеялась.

— Не успел повесить одну особу, как уже тянет лапы к другой. Розы мои! — король хохотал заразительно, и королева, глядя, как ее венценосный супруг корчится от смеха в кресле, смеялась до слез. Но насмеявшись, она спросила:

— Но ваше величество! Уж не жест ли это? Уж не хочет ли он сказать этой своей выходкой, что Берестечко его ничуть не сломило?

Король тоже перестал смеяться, но только на мгновение.

— Бог с ними, с жестами! Все равно это уморительно.

Король забыл: сам он женился на жене брата, и только потому, что сенат решил сэкономить, ибо содержать двух королев накладно.

— А какие вести с Украины? — спросила королева Мария. — Кроме той, печальной?

— Ах, вы о Вишневецком? — король стал задумчив. — Да, это потеря… Что же касается дел, то вести не самые утешительные. Войска страдают от непогоды и голода. Януш Радзивилл покинул Киев, видимо, опасаясь окружения. Он идет, чтобы соединиться с Потоцким.

— Они все неудачники, — сказала королева жестко. — И Вишневецкий, и Потоцкий. Все, все! Калиновский, Конецпольский, Сапега!

— Но других у нас нет! — Король, разминая в ладони лепестки розы, пошел из гостиной, в дверях он обернулся: — И все-таки это уморительно — Хмельниций устраивает семейную жизнь.

Щеки выскребаны, усы расчесаны, взгляд орлий! Богдан сидел со своими полковниками в просторной украинской хате. Накурено было так, словно сто пушек разом пальнули.

— Начинали на Желтых Водах с меньшего! — говорил Мартын Пушкаренко. — У Потоцкого ныне не более двенадцати тысяч, а то, что Радзивилл к нему идет, — тоже невелика беда. У Радзивилла тысяч пятнадцать, он часть войска в Литву вернул.

Предстояла очередная встреча с Потоцким. Богдан глядел на своих полковников и ловил себя на том, что плохо слушает.

Где они, его соколы, с которыми побили Потоцкого под Корсунью, так побили, что коронный гетман сгинул с глаз на годы. Сгинул, да вот опять явился.

«А мои соколы не вернутся, — думал гетман, прищуря глаза и мысленно сажая за стол вместо новых — отважных и мудрых, старых, дорогих и незабвенных. — Где ты, скрученный в двенадцать железных жил Максим Кривонос? Подо Львовом. Где ты, мурза Тугай-бей? Под Берестечком. Свежая боль. Где ты, Данила Нечай, садовая голова? В Красном остался. Нашел тоже место по себе! А ты, Небаба! Ты-то как же прозевал Гонсевского? Под Лоевом Небаба… А с Выговским-то кто рядом, кум Кричевский? Ах ты, кум! Поторопился голову под колесо сунуть. За тебя любой выкуп не жалко. Весь полон за тебя отдал бы… Вот и Черняты нет. И многих… многих…»

— Деревянных церквей сгорело пять: Николы Доброго, Николы Набережского, святого Василия, пророка Ильи, Богоявления, — говорил генеральный обозный Федор Коробка, этот из прежних, из первых, говорил о киевском разорении. — Все остальные церкви пограблены, ризы все сорваны. Колокола с колоколен сняты, литовцы их в струги погрузили. Шесть стругов, однако, казаки отбили… В Печерском монастыре забрали всю казну, Радзивилл паникадило — подарок московского царя — себе взял. В святой Софии митрополит сидел, не посчитались, ограбили, взяли образ святой Софии. Разорены монастыри: Межигорский, Никола Пустынный, Михайлов Златоверхий, Кириллов монастырь, Михайлов Выдубецкий.

— Митрополита и архимандрита отпустили? — спросил Богдан.

— У себя держат.

— Ну, недолго им осталось в неволе маяться.

Гетман поднялся.

Плечи широкие, стать, как у молодого. Тронул пальцами усы.

— Сегодня принесли мне список с грамотки одной. Для меня сия грамотка — бальзам ото всех недугов. Послали эту грамотку от царя и великого князя Алексея Михайловича всея Русии воеводе Репнину. И вот что пишет православный царь. — Богдан развернул столбец, лежащий на столе. — «А которые черкасы учнут приходить в наши украинные города с женами и с детьми на вечное житье от гонения поляков, и ты б тех черкас велел принимать. И велел им идти в наши украинные города на Коротояк, и на Воронеж, и в Козлов. И велел с ними до тех мест посылать провожатых людей добрых, чтоб их до тех городов допроводить со всеми их животы бережно». Нет, не оставят нас в беде русские люди. Стоило беде встать у нашего порога, как двери соседа тотчас и отворились, пуская горемык обогреться у огня.

Лицо у гетмана было светло и радостно.

— Говорю вам, полковники мои, — Вырий, страна спокойствия и мирных трудов, в нас самих. Помните сказку о Вырии? Ту страну, куда птицы от зимы летят? Вырий, говорю вам, в нас, но ключи от Вырия — в Москве… Нелегкое нынче время. Время такое, что хуже не было, но я обещаю вам достать те золотые ключи.

Дверь отворилась, и в светелку вошла высокая ладная женщина. Черноглазая, черноволосая. Глянула на полковников из-под гарных бровей и сложила руки на груди.