Савако Ариёси - Жена лекаря Сэйсю Ханаоки

– Какая польза от бешеного каштана? – спросила Каэ однажды.

– От чего?… – удивилась Оцуги. – От того растения с седовато-зелеными листьями? О, ты называешь его «бешеным каштаном»? Там, за рекой, откуда я родом, это растение зовут «сиянием корейского утра». Его там целые моря.

– «Сияние корейского утра»! Какое чудное название! – Каэ устыдилась своего невежества.

К концу лета «сияние корейского утра» уже лишилось своих роскошных цветов, и теперь их место заняли бурые шишечки величиной с детский кулачок, ощетинившиеся иглами, точно плоды каштана. Это растение упрямо тянулось к небу и цвело даже на самых скудных почвах.

– Мой муж и Рёан называют его мандарагэ – дурман белый, [32]– сказала Оцуги. – Растение очень ядовитое, подносить его ко рту строго-настрого запрещается. Говорят, если его попробовать, начнешь смеяться и не остановишься, пока не умрешь. Возможно, название «бешеный каштан» очень даже подходящее.

Листья этого растения сушили, смешивали с табаком, и этим снадобьем пользовались для лечения астмы или в качестве обезболивающего. Сейчас, пропалывая сорняки, Каэ неожиданно припомнила тот день, когда она впервые увидела Оцуги.

– Я видела эти цветы, когда приходила сюда однажды. Они восхитительно белые и прекрасные.

– Когда это было?

– Когда мне едва исполнилось восемь.

– Неужели ты действительно приходила сюда столько лет тому назад? Что-то я не припоминаю твоего визита.

Оцуги, должно быть, решила, что Каэ приводили к Наомити на врачебный осмотр. Она даже остановилась на минутку, бросив прополку, и озадаченно поглядела на Каэ, не понимая, почему никак не может вспомнить ее.

– Я подглядывала за вами.

– Подглядывала?

– Да, матушка. Когда няня рассказала мне историю о том, как вы попали в Хираяму, я уговорила ее позволить мне собственными глазами взглянуть на прославленную красавицу. Простите меня, пожалуйста.

Свекровь так задорно рассмеялась над этим ее извинением, что Каэ невольно присоединилась к ней.

– Ты зовешь меня «матушка», хотя на самом деле ты не моя кровинка, – мягко проговорила Оцуги. – И все же ты так же дорога мне, как мои родные дочери. У наших отношений глубокие корни, Каэ. Наверное, это судьба.

Каэ кивнула. Девушка действительно верила в то, что им еще в прошлой жизни было предначертано стать матерью и дочерью.

В предыдущем году затяжные дожди сгубили по всей стране невиданное количество урожая, и вот теперь, ранней весной, погода снова взялась за старое. Зарядили ливни. Зимы в Кии достаточно мягкие, так что единственным источником тепла в домах служил кухонный очаг, однако и он не справлялся с весенней стужей. Поскольку ткачихи работали на энгаве, навес был способен защитить их только от дождя, но не от ветра, холода и промозглой сырости. Вскоре руки Каэ, и без того окрасившиеся о нитки в синий цвет, так ужасно обветрели, что пальцы пришлось умастить особой семейной мазью и перевязать. Ткать стало трудно, челнок постоянно выскальзывал из озябших рук, нити рвались. А вот на ее золовок, похоже, сырость и холод никак не влияли, и они продолжали монотонно стучать своими станками.

И вот однажды утром, таким пасмурным и холодным, что трудно было поверить в наступление весны, Каэ задумалась, не больна ли она всерьез. К полудню постоянно обрывающиеся нити окончательно вывели ее из себя, и она была уже не в состоянии сосредоточиться на рисунке. И вдруг у главного входа послышался громкий голос. Решив, что это свекор, Каэ не заметила, как Окацу бросила работу, а Корику застыла с челноком в руке.

– О, да это, должно быть, наш братец! – в один голос закричали девушки и бросились во дворик.

Сообразив, что вернулся ее муж, Каэ поспешила следом за ними, даже не подумав о том, чтобы поправить прическу.

Мать и сестры уже окружили Умпэя.

– Добро пожаловать домой!

– Хорошо выглядите, ни-сан! [33]

– Мы вас и не ждали так рано! Женщины говорили наперебой, словно праздничный хор. А Умпэй, с одной ивовой корзинкой на спине и еще одной в руках, стоял и молчал, с соломенной амигасы [34]ручьями текла вода. С виду нельзя было сказать, что он продрог, – наверное, за долгую дорогу домой успел привыкнуть к дождю.

– Вам надо погреть ноги в теплой воде, – проявила заботу Оцуги. Затем, заметив Каэ, которая стояла в сторонке, свекровь зыркнула в ее сторону глазами. И отвернулась, как-то странно улыбнувшись сыну: – Это Каэ. Она тоже ждала вас.

Умпэй кивнул, и взгляд его больших блестящих глаз устремился на Каэ без тени застенчивости и смущения, столь характерных для молодых людей. Но придумать подходящее приветствие для этой женщины, его супруги, которую он никогда раньше не видел, Умпэй не смог – изо рта вырвался лишь короткий нечленораздельный звук. А потрясенная не меньше его самого жена только и сумела, что поклониться, и поспешила прочь, сославшись на то, что надо принести кипятку.

Каэ нашла деревянную бадейку, налила в нее воды из колодца, бросилась на кухню разбавить ее кипятком, прихватила с собой тазик и поспешила назад к Умпэю. Но когда она появилась со своей бадейкой, он уже вытер ноги горячим полотенцем, которое принесла ему сестра, и вошел в дом.

– О, мой сын уже закончил, спасибо. – Оцуги улыбалась, но резкий тон никак не вязался с этой улыбкой. Мать поспешно подтолкнула Умпэя вперед, к фусума, [35]за которыми его поджидал скрученный подагрой, почти недвижимый Наомити.

Ошеломленная и подавленная, Каэ не могла пошевелиться, словно приросла к земле. Она вдруг почувствовала себя одинокой и всеми покинутой.

«Что это за возвращение домой? – спрашивала она себя. – Я Умпэя.

Но он прошел мимо меня, прямиком к своему папочке».

Через некоторое время она побрела обратно к колодцу, вылила воду и стояла, наблюдая за тем, как в прохладном воздухе вьется парок.

Ощущение отверженности настигло ее и на кухне. Она рассчитывала приготовить мужу первый домашний ужин, но застала Окацу и Корику за радостным обсуждением любимых кушаний брата.

– Давай порежем побольше репы.

– Давай! Умпэй-сан ее обожает!

Как могла новоявленная жена соревноваться с ними? Что вообще она знала о вкусах Умпэя? Сестры двадцать лет прожили с ним бок о бок, и, прислушавшись к их разговору, Каэ почувствовала себя на кухне лишней, если не сказать большего, однако присоединиться к остальным в комнате Наомити девушка тоже не спешила. Может, она просто не в меру впечатлительная? Но ей казалось, что даже внимательная нежная Оцуги стала холодной и словно отдалилась от нее именно в этот знаменательный день. Каэ снова и снова задавалась вопросом: что она значит для этой семьи и что эта семья значит для нее? Да, поначалу Умпэй действительно не занимал в ее сердце особого места. Но теперь, когда он вернулся домой, он показался ей именно таким мужем, по которому она скучала и которого ждала. Она никак не могла отогнать от себя мысль, что у Ханаока нет сердца, что они нарочно помешали ее долгожданной встрече с возлюбленным.