Жорж Бордонов - Копья Иерусалима

Бодуэн потемнел лицом. Жесткая ироничная складка скривила его губы. Взгляд, пробивавшийся из-под его полуопущенных век, стал чем-то напоминать кошачий.

— Может быть, — решилась королева, — лучше было бы отослать на время это прелестное дитя?

— Нет, не лучше, — повысил он голос в ответ. — Жанна не служанка.

— Я знаю это, сын мой. Равно как и то, насколько приятно вам ее общество… вы даже забыли о своих близких, которые между тем так любят вас.

— Между чем?

— Ради Бога, оставьте этот тон! С вами говорит ваша мать.

— Я слушаю вас!

— Я просто хотела бы предложить, чтобы Жанна не слышала того, что я пришла сказать, поскольку это тягостно…

Все было фальшью в этой боровшейся со своими годами матроне: тонкий голос и усмешки, жеманство и противоречащий им пронзительный взгляд.

— Так в чем же дело?

— Мой дорогой сын, соберите ваше мужество; оно вам понадобится, и я предупреждаю вас об этом. Мое материнское сердце разрывается от того, что я должна сказать, и сжимается, чувствуя вашу чрезвычайную тревогу.

Она наслаждалась тем ужасом, который посеяла в душе Бодуэна. Теперь он уже и сам бы желал, чтобы Жанна оказалась далеко от этого зала и не слышала того, о чем пришла сообщить королева. Он собрался отослать ее, но было уже поздно. Его мать, великолепно читавшая все, что происходило в его душе, опередила его:

— Мой государь, врачи высказались безапелляционно. Двое из ваших слуг-мавров оказались заражены. У них появились пятна, которые не оставляют никаких сомнений, никаких надежд. Это те, которые занимались вашим…

— Я прошу вас, уйдите отсюда!

— Смотрите, вы рискуете заразиться, — прибавила она, обращаясь к Жанне. — Счастье, что это были всего лишь мавританские рабы.

— Уйдите отсюда, мадам, иначе я прикажу прогнать вас!

Это был уже скорее лай взбешенной собаки, нежели человеческий крик. От него Жанна содрогнулась с головы до ног.

— Перестаньте вмешиваться в мои дела и пристрастия!

Однако это не подействовало на жуткую женщину; ее не мог смутить даже такой натиск.

— Кому же еще заниматься ими, как не вашей матери? — спросила она слащавым голосом.

— Мать, которая находится в союзе с моими врагами, с тем, кто якобы для моей выгоды убил Милона де Пленси, друга моего отца и моего сенешаля, в ту пору, когда я был еще ребенком! Вы оказались среди тех, кто удалил Раймона Триполитанского; он был единственным, кто мог помочь мне своими советами и своим опытом, а вам помешал бы приносить вред! Но свергнуть меня значило бы нанести ущерб и городу, и Иерусалимскому королевству!

Между тем не проходит и дня без того, чтобы вы не сделали чего-либо против меня, вопреки вашим же собственным интересам, держащимся единственно моею властью. Ваша злоба сравнима только с вашей же глупостью!

— Бодуэн!

— Уходите, мадам. Один ваш вид оскорбляет меня. Ваше лицемерие недостойно той, кем вы себя мните: жены и матери королей. Вы попросили у меня удалить демуазель де Молеон нарочно, для того, чтобы я удержал ее.

— На что вы намекаете?

— Вы хотели, чтобы она слышала то, что вы скажете, и в ужасе отшатнулась бы от меня, узнав из ваших уст правду о моем несчастье! Чтобы она устрашилась заразы и покинула бы меня навсегда! Ложью, убийством или ядом вы неизменно удаляете от меня всех, кто ко мне привязан и готов прийти на помощь. Это чудовищно, и вы не заслуживаете доброго имени матери…

— Вы отрицаете, что эти рабы-мавры заболели проказой из-за того, что прикасались к вашим повязкам? Сегодняшняя ночь будет последней, которую они проведут по-человечески. Завтра их отведут за городские стены, в трущобы квартала для прокаженных!

— Уйдите хотя бы теперь, когда вы уже произнесли это слово — проказа, которое вы обсасываете, как вкусную конфету, прежде чем плюнуть им вместе с вашей мерзкой слюной в лицо Жанне. Вы победили, мадам! Упивайтесь теперь своим позором, но помните, что Господь вам судья!

— Он и вам судья, бедняжка! Но я прощаю вам этот гнев. Тем не менее я вас прошу: коль скоро вы принц и вашу репутацию везде считают образцовой, не подвергайте ваших знакомых опасности заражения.

После этой колкости она удалилась. Бодуэн остался с Жанной один на один.

— Жанна, — сказал он, помедлив, — вам тоже нужно уйти отсюда.

— Почему?

— Потому что теперь вам известно, что я болен проказой…

— Неправда, сеньор!

— Вы слышали? Эти рабы-мавры погибнут из-за меня, Мои бинты заражены. Выдыхаемый мною воздух отравлен. Я настоящий источник тлена… Жанна, опомнитесь, я несу смерть.

— Пощадите меня!

— Мы говорим народу, что у меня обычное кожное заболевание, ссылаясь на нездоровую кровь, для того, чтобы успокоить его, но особенно для разубеждения неверных, чутких к нашим слабостям. Но по закону я должен быть заживо погребен в наших трущобах для прокаженных.

— Смилуйтесь надо мной, государь!

— Этот государь имеет несчастье быть прокаженным, этому прокаженному выпала удача быть королем. Видите, какая дилемма?.. Но было бы нечестно подвергать вас опасности ради моего развлечения. Я согласен с матерью, предостерегшей вас, я осуждаю ее за то, что она лишила меня дорогого мне существа. Вот и все, я закончил… На этом закончены и наши вечера, и наши разговоры… Возвращайтесь к себе в комнаты!

— Вы меня больше не позовете?

— Я не знаю.

— А если я вас об этом попрошу?

— Что-то сломалось, и починить уже невозможно! Теперь я не смогу посмотреть вам в глаза, потому что поведением моим по отношению к вам станет подлость.

— Доблесть, мой государь. Вы боретесь с болезнью, и даже с самой мыслью об этой болезни.

— Нет, мои пальцы заражены; заразно мое дыхание; мое белье, моя одежда пропитаны этой заразой… Но существовали вы, моя надежда, и я держался за нее. При вас мне казалось, что я нормальный человек. Во мне пробуждалось упование. Этого больше уже не будет!

— Это будет всегда!

— Со страхом подхватить проказу? Вы стали бы такой же, как моя мать и сестры, как и все те, кто, приблизившись ко мне в силу обязанности или лести, потом в течение длительного срока внимательно исследуют свою кожу, страшась обнаружить на ней пятно… Уходите немедленно. Я вам приказываю!

— До завтра, дорогой сеньор.

— Прощайте навсегда, говорю я вам, и соблаговолите простить мне мой обман.

Она послушалась, но внутри нее как будто все омертвело, она побледнела и зашаталась так сильно, что он чуть было не встал и не вернул ее назад. Зачем он не сделал этого! Их счастье было таким коротким!

С того дня прошло около месяца; Жанна видела Бодуэна лишь во время публичных церемоний. Сидя уединенно на почетном месте под балдахином, он возглавлял обременительные для него празднества и давал аудиенции послам. В числе приглашенных была и Жанна, хотя и она проявляла к этому мало интереса и охоты. Но так было заведено, что женщины должны были присутствовать на подобного рода сборищах; они оказывались там рядом с мужчинами, будь то даже знатные мавританские сеньоры. Жанна предполагала, что король тайно желает, чтобы она влюбилась в одного из его богатых вассалов. Это было бы слабой, но единственной защитой от не оставлявшей его любви. Он говорил себе — и сказал об этом мне! — что если бы она полюбила кого-то другого, он смог бы и должен был бы оставить свою любовь к ней.