Оливия Кулидж - Египетские приключения

– Какое мне дело до всех этих художников? – раздраженно сказал я ей. – Кому я нужен – однорукий и ни на что не годный?

– Самым лучшим учеником моего отца был однорукий человек, – быстро ответила она. – Для этой профессии важны способности, а не сила.

Я обиженно молчал, поскольку был переполнен жалостью к себе и предпочитал думать о себе как бесполезном человеке, не пытаясь вернуться к полноценной жизни. Мать показала мне небольшой амулет, который она всегда носила, сделанный из зеленых стеклянных бусинок, надетых на скрученные золотые проволочки.

– За этот амулет, сынок, – не спеша произнесла она, – любой лодочник доставит тебя до Мемфиса.

Я сидел молча до тех пор, пока она со вздохом не забрала свой амулет, а утром, когда отец пристально смотрел на меня, я поймал себя на мысли, что рисую улицы Мемфиса в своем воображении. Я был погружен в мрачные мысли, которые могли бы продолжаться вечно, если бы не одно происшествие, изменившее всю мою жизнь.

Утром, проснувшись, я увидел краски и кисточки из тростника, приготовленные для меня, а около них небольшую изящную лодочку из обожженной глины. Это была копия самой красивой лодки, виденной мною когда-либо: погребальная ладья фараона, на которой перевозили саркофаги мертвых богов через реку к их тайным гробницам в горах. Я мог различить цветки лотоса на стебельках, изящно загнутую вверх корму ладьи, навес из крошечных пальм и под ним саркофаг с вырезанным лицом умершего и скрещенными на груди руками. Я с нетерпением взялся за кисть, представляя великолепные серебряные цветы и золото на погребальных ладьях. Все утро я просидел за тонкой работой, при этом не произнося ни слова, хотя знал, что это был подарок отца. Тем не менее я сел так, чтобы он мог видеть, чем я занимаюсь, и легкая улыбка скользила по лицу отца, как это было в те далекие времена, когда он наблюдал за моей игрой.

Мать стремительно вошла в комнату с кувшином воды и поставила его так поспешно, что вода расплескалась на пол.

– Пивовара схватили, – не успев отдышаться, выпалила она. – Вчера вечером пришли четверо и увели его. Я предупреждала тебя!

Отец спокойно опустил длинную тростинку в пиво и начал пить.

– Ну и что, – только и сказал он.

– Проклятие лежит на тех, кто грабит гробницы! – воскликнула мать с отчаянием в голосе. – Разве нам позволено открывать запечатанные усыпальницы и брать сокровища, предназначенные для того, чтобы радовать дух царя после смерти? Сначала Хану, а теперь пивовар! Мы все плохо кончим. – Она заломила руки и согнулась, будто бы ей было нестерпимо больно.

Отец пожал плечами и остался совершенно невозмутимым.

– Пивовар не будет молчать, конечно, – согласился отец, – ну и что? Он знает только имена стражников, которых подкупили, и тех людей, которые копали тайный ход, но вот увидишь, он умрет раньше, чем успеет всех выдать. Правитель города должен быть осторожен, но он все еще хочет получить свою долю богатства. Тем не менее он покровительствует мне, поскольку надеется, что я помогу ему захватить сокровища.

– Но он может найти других исполнителей.

– Может. – Отец подвинулся на циновке так, чтобы опереться о стену, и посмотрел прямо в лицо матери. – Я подумал и об этом, – сказал он, – но я еще выжидаю, так как не хочу остаться без золота. – Он быстро поглядел на дверь и понизил голос: – Мы завалили тайный ход огромным валуном, когда правитель Фив начал расследовать грабежи. Мы позвали шестерых, чтобы задвинуть камень, ведь никто из нас не должен проникнуть туда и забрать сокровища, пока все не успокоится. Вот уже много месяцев я думаю об этом камне.

– Почему?

Отец повернулся ко мне и начал что-то чертить на земле тростинкой, через которую пил пиво.

– Мы спешили, камень был слишком тяжелым, поэтому мы не смогли плотно закрыть вход, и нам пришлось завалить его щебнем и небольшими камнями.

– Ну и что?

– Я все время думаю о том, что маленький мальчик смог бы пролезть в проход, – сказал он.

Я перестал раскрашивать ладью, догадавшись, что отец не зря сделал мне подарок. Мать стала меня защищать.

– Ты же поклялся, что не будешь использовать мальчика снова! – кричала она, торопливо закрывая меня. – Разве мало ты навредил ему?

– Но это будет в последний раз, к тому же это не колдовство. Ты лучше подумай о том, что мы никогда не сможем разбогатеть без его помощи.

– Я думаю только об одном: ты же обещал оставить мальчика в покое.

– Я подчиняюсь своему злому духу, – сказал отец, – что он приказывает, то я и делаю. Если для достижения цели нужен ребенок, то я никогда не оставлю его в покое.

В доме воцарилась тишина. Отец закрыл глаза, показывая, что разговор окончен, и растянулся во весь рост у стены. Мать подошла к кувшину с водой, устало подняла его и понесла в заднюю комнату, где готовила еду. Затем она вернулась и наблюдала, как я работаю, разгоняя ногой разлитую по полу воду. Когда она ушла, я увидел на земле рядом с собой ее маленький амулет. Я продолжал раскрашивать ладью, и моя рука даже не дрогнула, хотя я понял знак, который она подала мне. Мы долго ждали, отец и я, при этом каждый был занят своими мыслями, о которых мы не могли говорить все эти долгие месяцы. Теперь наступил конец ожиданию, потому что я уже достаточно силен, чтобы сделать то, что должен. Я встал, держа маленькую ладью в руке, и спокойно пошел к двери.

Отец лежал с закрытыми глазами, тяжело дыша, но на самом деле он не спал, просто было очень жарко. Я очень тихо пробрался, не потревожив его, выскользнул за порог и исчез за углом дома. Стоял полдень. Собаки лежали в тени, а владельцы лавок дремали под навесами, сквозь сон наблюдая за своим товаром. Никто не обратил внимания на мальчика, если не считать нескольких нищих, которые сидели в тени стены с пустыми чашами у ног и с надеждой открыли покрасневшие глаза при звуке шагов. Спасаясь, я бежал через весь город, зажав в руке последнюю игрушку, сделанную моим отцом, и последний подарок моей матери.

Старый рассказчик устало размышлял о своей трудной жизни. Когда случались наводнения, он обычно уходил в трущобы, где пел песни, предсказывал будущее и за небольшую плату писал письма для бедняков, считавших, что цветистые предложения с красивыми фразами могли точно выразить их мысли. Обычно ему было достаточно куска грубого темного хлеба, иногда с горсткой лука, но пива должно быть всегда вдоволь. Он носил рваную накидку, в которую заворачивался, когда спал в углу двора или в узком переулке, и люди, спешившие в темноте домой, натыкались на него. Так он зарабатывал себе на жизнь, но этого не хватало на сносное существование, особенно когда он постарел и движения его стали вялыми, поэтому он не смел воровать, когда не мог купить. С каждым годом уличные мальчишки все больше обижали его, слепые и нищие все чаще угрожали, а болтливые жители трущоб все меньше хотели слушать его старые рассказы.