Оливия Кулидж - Крестовые походы

Робер медленно осмотрелся. Он стоял на узкой, кривой улице, кончавшейся стеной с огромной деревянной дверью и декоративной металлической решеткой в ней, через которую привратник мог видеть посетителей. Она напомнила ему о чем-то позабытом в пылу сражения. Он находился в Иерусалиме, конечной точке своего путешествия, где по этим самым булыжникам ступали ноги Сына Божьего. Преисполнившись благоговейного трепета, он осенил себя крестным знамением. Решетка перед ним казалась знакомой. В голове у него прозвучал его собственный голос, рассказывавший Теодору: «Там была дверь с решеткой… и двор… мы привязали наших ослов в стойле».

Робер подошел к калитке, взялся за решетку и могучим усилием вырвал ее из гнезд, в которых она крепилась к деревянной двери. Просунув руку внутрь, он нащупал засов. Дверь распахнулась, обнаружив наружный дворик, в котором, без сомнения, рядом с привязью лежал ослиный навоз. Робер отцепил свой щит и, прежде чем войти, повесил его на калитку.

Во дворе не было ни души, и дом все так же скрывал свои тайны за еще одной глухой стеной и закрытой дверью. Но на этой стене кто-то торопливой рукой, разбрызгивая краску, начертал крест. Он поблескивал, еще не успев просохнуть.

Робер хмуро усмехнулся. Значит, они думают, крест их защитит, хотя вся армия знает, что из города прогнали истинных христиан, тех, кто не предал веру. А оставшиеся ничем не лучше самих магометан. Нет, они даже хуже, поскольку придерживались истинной веры, но оставались верны тем, кто ее отвергал.

Шагнув вперед, он толкнул дверь, она, скрипнув, открылась. Ее даже не позаботились запереть. Если жильцы этого дома полагаются на защиту креста, то им повезло, что не Гуго Гростет, а Робер де Сент-Авольд повесил свой щит на их калитку. По крайней мере, их ждет быстрая смерть.

За дверью оказался сад, окруженный колоннадами и прикрытый от солнца пальмами, стоявшими у мраморного бассейна. И если принять во внимание, что в этом городе, лишенном влаги даже в лучшие времена, а тем более во время осады, вода ценилась на вес серебра, это место следовало считать дворцом!

Робер внимательно изучил колоннады, пытаясь понять, которая из них ведет в главные покои, где находятся слуги и чем торгует хозяин такого дома, осмеливающийся быть христианином. Но ему не пришлось долго задавать себе эти вопросы, потому что в тени центральной колоннады он увидел женщину.

Высокая и стройная, она была одета в наряд из неяркого зеленого шелка, оттеняющий смуглый цвет лица, щеки были слегка подрумянены, а черные волосы свободно рассыпались по плечам. Увидев его, гору, а не человека, в забрызганных кровью доспехах, она охнула, подняла правую руку, сжимавшую небольшой кинжал, и повернула его острием к своей груди, явно угрожая воспользоваться им, если он подойдет ближе.

Робер провел языком по губам. Во рту было так сухо, что он едва мог говорить, но через минуту ему удалось прохрипеть сначала по-арабски, а затем по-гречески:

– Мне нужна вода! – Приблизившись к бассейну, он снял шлем и наполнил его влагой. Он выпил все до капли, наслаждаясь, словно нектаром, затем зачерпнул еще и вылил на лицо и волосы. Вода бежала по шее, и у него вырвался вздох облегчения. – А-а-х! – сказал он.

Женщина стояла совершенно неподвижно, все так же подняв руку, но смотрела во все глаза, искусно подрисованные голубыми тенями и от этого выглядевшие огромными на ее тонком лице. Вдруг она произнесла на чистейшем греческом языке:

– Мы христианский народ, но мой отец как-то оказал услугу эмиру. С тех пор мы жили под его защитой, и он даже разрешил нам оставаться здесь во время осады.

– Лучше бы вы уехали, – хмуро отозвался Робер, – но не принимали милости от мусульман.

Она упрямо не отводила взгляд.

– Мой отец не может передвигаться. Наверное, он умирает.

Робер посмотрел на нее, затем опять на дом. Здесь ли слуги, подумал он, или все сбежали, бросив хозяйку на произвол судьбы? Он вспомнил Теодора, знатных мусульман, с которыми ему доводилось встречаться и которыми он втайне восхищался, вспомнил местных христиан, считавших неверных лучшими хозяевами по сравнению с нынешними франкскими сеньорами. Медленно кивнув, он положил булаву у бассейна, стянул перчатки и подошел к женщине.

На мгновение ее губы приоткрылись от страха, но, видимо, успокоенная выражением его широкого красного лица, видом волос, с которых капала вода, она позволила ему приблизиться. Вытянув огромную руку, он забрал у нее кинжал. Это была красивая, украшенная драгоценными камнями вещь с очень острым клинком.

– Ничего не бойтесь, – сказал Робер, старательно выговаривая греческие слова. – Вы находитесь под моей защитой, и никто не причинит вам вреда. – Он коснулся ее руки кончиками пальцев. – Руку даю на отсечение.

Прикосновение послужило приветствием. Они робко улыбнулись друг другу. На мгновение сознание перенесло Робера обратно в неприветливый небольшой замок, где отец надолго с ним попрощался, посылая на поиски счастья на Восток. Сейчас тот дом казался маленьким, серым и холодным. Ему казалось невероятным когда-либо увидеть его снова.

Дом архидиакона Вильгельма находился в стенах города Тир на возвышении, рядом с собором, откуда над толчеей крыш открывался вид на синее Средиземное море и куда бриз уже не доносил запахи гавани. Поначалу жилище это имело скромные размеры, но расширилось за счет нового двора, выходившего через колоннады в сад архиепископа, который его хозяин по доброте своей предоставил в распоряжение коллеги.

Архидиакон Вильгельм стоял в углу колоннады и, улыбаясь, смотрел, как в саду полдюжины мальчишек пытались решить, кто из них дольше может ходить на руках. Вильгельм имел благородную внешность, узкое и умное лицо, на котором никогда не появлялось строгое выражение.

– Какой прекрасный принц! – тихо заметил он, показав на одного из мальчиков, со смехом вскочившего на ноги. – Добр был Господь, дав своему королевству такого наследника!

– Ты честно победил меня, Жерар, – весело воскликнул юный принц, отряхиваясь от пыли. – Но я стану тренироваться и снова тебя вызову!

– Принц Балдуин всегда стремится к превосходству, – прошептал архидиакон.

Рейнальд, принц Сидонский, приехавший специально ради изучения коллекции рукописей архидиакона, явно скучал. Девятилетний мальчик не слишком его интересовал, к тому же он испытывал особую неприязнь к матери принца, общение с которой хоть и было кратким, но оставило у него неприятный осадок.