Марина Александрова - Подарок крестного

Вроде бы все ладно шло – никто не знал о влюбленных, да опротивели Анастасии краткие встречи тайком, это словно украденное счастье. Настасья мечтала о том, чтобы не нужно было в объятьях Григория прислушиваться к каждому шороху, а просыпаясь, хотела чувствовать рядом с собой тепло любимого человека. Кроме того, даже этим редким мгновениям должен прийти конец, ведь совсем скоро Григорию придется уехать.

Настасье вовсе не хотелось терять впервые обретенное счастье. Быть может, она потому настроилась так решительно, что дед ее, покойный Василий, с детства как единственную родную кровиночку баловал ее и потакал всем прихотям. Да и Михайло почти всегда выполнял все ее просьбы, потому не привыкла Анастасия отказываться от того, что хотела. И на этот раз Анастасия не смогла противиться своему желанию. Дерзким было ее решение, и, будь у нее другой муж, никогда бы и мысли такой не пришло ей в голову…

В очередной раз, когда Михайло сообщил, что не вернется домой, Григорий втихаря пробрался в опочивальню Анастасии. Но без обычной радости на этот раз встретила его Настасья. С порога, как отрезала, сказала ему:

– Давно нам, Григорий, пора поговорить.

И Гришка понял, о чем пойдет речь: давно уж забыл, когда последний раз спал спокойно. Не давали ему покоя тяжкие думы, словно замкнувшись в круг – как не крути, все не хорошо! Уехать, оставить Анастасию он уж не мог, настолько пришлась она ему по сердцу. Однако открыться Михаилу тоже задача не из легких: и так стыдно было в глаза другу смотреть, благо что Шорин так уставал, что не был в состоянии замечать его душевных мук. Однако поразило его, что Настя заговорила об этом первая: стыдно стало, что у женщины больше смелости оказалось, чем у него. И в ответ он только кивнул головой.

– Как дальше жить будем, Григорий? – полна решимости, Анастасия в упор смотрела на своего возлюбленного. – Отвечай, будем ли с тобою вместе, или расстанемся?

– Ты же знаешь, Настенька: будь моя воля, не глядя увез бы тебя в Новгород…

– Так увози, – перебила его Настасья.

Гришка оторопел: ни разу не встречал он такой смелости у женщины, а ведь Настасья поначалу казалась такой скромницей. И только в этот миг он понял, что не только за красивые очи полюбилась ему чужая жена – с этой женщиной готов он был прожить всю жизнь.

– А как же Михаил? Неужто я тебя как вор уведу?

– Зачем же как вор, поговори с Михаилом. Али смелости не хватит? – зная, что заденут эти слова Гришку, возразила Настасья.

– Смелости-то у меня хватит, а вот хватит ли тебе сил ему женой быть, ежели прогонит он меня, не дослушав? – верно заметил Григорий. – Всю ли правду ему рассказывать?

Какой-то миг Анастасия раздумывала, а потом сказала:

– Что ж, ежели и впрямь твоя любовь не пустые слова, завтра утром пойдем к нему вместе. Чему быть, того не миновать – отпустит меня Михайло, уедем в Новгород. А нет, значит на то воля Божья, – добавила она уже тихо.

На том и сошлись, решив доверить свои судьбы и свое счастье прежде самому близкому человеку, которого им, как бы он не рассудил, предстояло потерять.

Утром, словно два нашкодивших отрока, Настасья с Гришкой отправились к Шорину. Стоило только Михаилу увидеть их вытянувшиеся от бессонной ночи лица, как екнуло у него под сердцем, словно что-то опустилось в груди, и даже последующие слова их не произвели на него уже такого действия, как этот впервые брошенный взгляд.

Склонив головы, они сперва молчали, и за это время Михайло немного пришел в себя. Григорий, заикаясь, наконец выдавил из себя первые слова, но, забыв приготовленную речь, говорил не то и не так, да и Настасья растеряла половину своей смелости.

Михаил слушал Григория словно в каком-то забытье – перед его взором, словно наяву, понеслись давно прошедшие события. А когда Ермилов закончил, от этого водоворота в голове остались только давно уже сказанные слова Ивана Васильевича: «Родит твоя Анастасия, подрастет малец, тогда и посмотрим, может, ты сам меня об услуге просить будешь».

Горькой усмешкой ответил Григорию боярин Шорин, вспоминая пророчество государя, а Ермилову, не ведавшему, почему усмехается Михайло, стало дурно: уж лучше бы в морду вмазал со всей дури, хоть за себя противно бы не было.

– А ты что молчишь? – наконец обратился Михайло к притихшей Настасье.

– Дай мне волю, Михайло, – взмолилась Настасья, – не жить мне без него. Развода я не прошу – пусть и имя мое, и терем, и все, что в нем, тебе останутся, только отпусти меня в Новгород…

Хорошо зная и норов Насти, и Григория, Михайло понял – не в грехах они пришли каяться, но решили начать новую жизнь, правда, без его участия.

– Что ж, поезжай, но сын останется со мной, – приказал Шорин тоном, не терпящим никаких возражений, и, хлопнув дверью, поспешно вышел.

Скрывая навернувшиеся слезы, Михайло и сам не знал, отчего ему было так больно и горько – то ли от измены жены, то ли от предательства друга…

Не желая знать, как будут устраивать свое счастье Григорий и Анастасия, Михайло все же в последний раз позаботился о своей, теперь уже бывшей жене. Позвав Тимофея и Таисью, велел им помочь собраться жене и гостю в дальнюю дорогу, объявив, что они втроем поедут в Новгород. Однако, что-то присочинив, на всякий случай забрал с собой подросшего мальчугана. Ни у кого и не возникло подозрения, что теперь все по-другому будет в тереме Шориных.

Выжидая, пока изменники покинут терем, Михайло ненадолго отправил сынишку в терем к Даниле Юрьеву, сославшись на то, что в своем все болеют и он беспокоится за здравие мальца. Данило охотно принял малютку, в очередной раз помогая Михаилу, и Шорин со спокойной душой поселился пока в Кремле.

Этот поступок мужа больно задел Анастасию, ведь Андрюшку она любила как родного. К тому же Насте показалось, что нарочно напомнил он о ее беде, и ужас брал ее при мысли, что та же история повторится и с Григорием, что после недолгих счастливых дней бездетность положит конец их совместному счастью.

Однако Настасья все же сделала свой выбор – даже решив не променять сына на полюбовника, глупо было бы надеяться на то, что все останется по-прежнему. Анастасия хорошо знала норов Михаила, а потому поняла, что даже если и останется она в Московии, Михайло не станет с ней жить и не подпустит к мальцу. Слишком поздно было отступать, и на следующее утро два некогда больше всего любимых, но ставших теперь такими чужими человека на лихих конях навсегда умчались из жизни Михаила.

Попавшему же в Кремль Михаилу не пришлось долго предаваться горестным мыслям – там затевалась новая смута. Казалось, что Господь одновременно отвернулся от друзей детства – государь занемог сильной горячкой, и не было надежды на его выздоровление.