Марина Александрова - Подарок крестного

Но никто и не подозревал, что с собой уносила в могилу Анастасия! Здесь наступил конец счастливых дней не только Иоанна, но и России, ибо он лишился не только супруги, но и здравомыслия.

Но то ли русской душе всегда хочется на кого-то свалить все свои горести, то ли легче человеку становится, когда есть у нежданной беды какая-то причина, однако немедля Иоанн принялся искать виноватых в кончине Анастасии.

И виновные нашлись. Злые языки нашептали на Сильвестра и Адашева, и в конце концов первый был сослан в Соловецкий монастырь, а второго заключили в Дерпте, где он вскоре и умер от горячки.

Если ранее мудрые советники и добродетельная Анастасия хоть как-то сдерживали злобные порывы Иоанна, то теперь все пороки, доселе обуздываемые близкими ему людьми, взяли верх над противоречивой душой Ивана Васильевича. Этому немало способствовало и новое окружение государя: Алексей Басманов, Малюта Скуратов, князь Афанасий Вяземский и другие. Новые советники отнюдь не походили на прежних, потакая страстям и склонностям царя, приятно щекотали его самолюбие и успокаивали тревоги совести.

Михаилу, потрясенному кончиной государыни, от ужаса начало казаться, что та же участь предстоит и его возлюбленной, и еще не успела подсохнуть земля на могиле государыни, как Михайло вместе со своим другом устроили попойку. Иоанн, заливая горе уже случившееся, пытался убежать от настоящего, Михаил же, предвидя неизбежное, надеясь в хмельном дурмане забыть о том, что может случиться, силился сокрыться от будущего.

Попойка и в самом деле была знатная: разойдясь не на шутку, подзуживаемый новыми дружками, Ионан пил не один день. А начиналось все так обычно-привычно…

За длинным столом собрались лишь избранные – куда ни глянь, все князья, бояре, именитые вельможи да чиновники, государевы друзья. Стол уже ломился от яств, и скоро девки поднесли первые чаши. Все, однако, пребывали в великом смущении, ждали первого государева слова. Иоанн же медлил, ком подступил к горлу, и не в силах вымолвить не слова, искал поддержки у друзей.

Михайло, хорошо зная друга, решил нарушить всеобщее молчание:

– За государя, – поднимая только что поднесенное вино, зычным голосом провозгласил он первый тост.

– За государя, – подхватили все остальные, и, расплескивая зелье, пирующие единодушно опрокинули чаши.

Недолго ждамши, Басманов провозгласил второй тост:

– За всех пирующих…

За вторым последовал третий, за третьим – четвертый, и так подносили все новые и новые чаши. Многие уж ничего не соображали, но все еще пили, некоторые уже валялись под столом, а государь, казалось, может выпить все свои запасы. В его разгоряченную вином голову словно вселился какой бес – он не только пил сам, но и начал наблюдать, пьют ли другие. Заметив, что боярин Алексей Ипатьев втихаря выплеснул под стол только что налитую чашу, Иоанн разгневался, велел до краев наполнить самую огромную чашу из имевшихся и заставил ее выпить у всех на глазах.

Ипатьев не мог уже исполнить просьбу государя. Выпив уже достаточно, он не осушил ее и наполовину.

– Так вот как ты добра государю желаешь? Не хочешь пить за мое здоровье? – разгневанный государь плеснул Ипатьеву прямо в лицо недопитое вино, кликнул людей, и они, взяв Алексея под локти, уже готовы были увезти его в темницу.

Михайло, еще не заметивший происшедшей в государе перемены, вмешался, видя, что по пьяни тот готов загубить ни в чем неповинную душу:

– Да что ж он сделает, коли не лезет уж в него? И я, опрокинув еще пару чаш, тоже не смогу уж полную выпить-то.

Однако аж бледный от гнева государь, наверное, уже не узнал своего любимца, зайдясь, словно в припадке, кричал:

– Не почитают государя, все поучать хотят! Не вышел еще из бояр Сильвестров и Алексеев дух!

И, отдышавшись, еще пуще запричитал:

– В темницу, всех в темницу, кто не желает с государем пировать! Завтра я покажу вам, как своего государя не почитать!

И по приказу царя схватили всех, кто уже не мог пить, подняли валявшихся в разлитом вине, тех, кто носом время от времени плюхался в блюдо, схватили и Михаила, из-за которого и начался этот приступ гнева.

Хоть и не совсем допьяна напился Михайло, но все же даже и не пытался сопротивляться схватившим его людям. Ему все казалось, что сейчас его отведут в опочивальню, где он и рухнет в изнеможении отсыпаться.

Но не тут-то было. Его вели вовсе не в палаты, а вместе с другими пирующими, не имевшими сил или желания пить, бросили в темницу. Однако на Михаила к тому моменту подействовали последние чаши – вино ударило в голову, и, уже не соображая, где он и что с ним, Шорин, лежа на скудной соломенной подстилке, провалился в глубокий сон пьяного вдрызг человека.

Очнулся Михайло уже после полудня. Все тело ломило, словно его вчера весь день нещадно лупили, но особенно разламывалась голова, которая, казалось, побывала этой ночью вместо самого большого колокола. Михайло протер глаза, но кругом по-прежнему было темно. Вот тогда-то он и ужаснулся, поняв, где находится.

Пытаясь разобраться, за что же его покарал государь, Михайло мучительно напрягал память, но так и не мог вспомнить, что же он натворил.

«Никак наболтал чего-нибудь лишнего», – думалось ему.

Михайло мучительно вспоминал события вчерашней пирушки, размышлял, как же теперь выпутаться из этой передряги, а в это время в Кремле буйство не утихало.

Из палаты никто не уходил своими силами. Уже без приказа государя челядь уносила всех беспамятных. Одни бояре заменялись другими, другие – третьими; потом приходили в себя первые, и их горящие тела и больные головы требовали уже новой порции «зеленого змия». На этой пирушке государь был по праву царем – ни один из его прежних и старых друзей не выдержал такого испытания, но Иоанн, прерываясь лишь на краткие часы сна, пировал уже третий день.

Однако на четвертые сутки веселье угасло столь же внезапно, как и началось. То ли здравомыслие на миг возвратилось к государю, то ли, наоборот, допился он до белых метеликов, однако ж бросил только что поднятую чашу и оборвал уже собравшиеся слететь с его уст очередные слова, по всей видимости, за здравие самого же себя.

На сутки заперся он в своей опочивальне, пока наконец Гришка, верный холоп, которого так до своей кончины государь никем и не заменил, решился потревожить самодержца.

Все оклики слуги государь оставил без ответа, потому, на свой страх и риск, Гришка решил ломать дверь, боясь самого худшего. Когда же его усилия наконец увенчались успехом, Григорий оторопел: государь, как ни в чем не бывало, живой и здоровый, с любопытством взирал на старания Григория, восседая на своем ложе.

– Ты что, умом тронулся? – спросил он ворвавшегося слугу. – Почто палаты государевы поганишь?