Марина Александрова - Подарок крестного

– Э-э-э… – только и смог выдавить из себя Гришка в ожидании царского гнева.

– Ладно, и так вижу, не со зла, – проявив теперь ставшую странной для него доброту, ответил государь. – Где Шорин? – поинтересовался Иван Васильевич, привыкнув, что после попоек Михайло оставался в Кремле, а частенько и где-нибудь поблизости, на соседнем ложе.

– Не могу знать, государь…

– Экий балбес, что значит не могу знать? Ежели нет его в Кремле, так пошли за ним в терем.

Все сбились с ног, отыскивая государева любимца, но в Кремле его не оказалось, а в тереме отвечали, дескать, он уж четвертый день не появляется, как отправился к государю. Гришка, сообщивший Иоанну эту новость, в сердцах получил от государя пару затрещин за нерадение, и неизвестно чем бы это закончилось, если бы кто-то не испросил позволения побеседовать с государем.

Этим просителем, прибывшим к очухавшемуся царю, был Василий Бердышов, пока еще бравший мзду за всяческие лихоимства, ведавший всеми неугодными государю, темницами, казнями и прочее. А явился он, чтобы получить распоряжение царево касаемо только что закончившейся пирушки.

Государь же, не помнивший, кто за что провинился, решил на сей раз простить соучастников попойки, но чтобы впредь помнили бояре, как гневать государя, приказал наказать непокорных. И вот знатным боярам да чиновникам предстояло быть прилюдно выпоротыми, а Иван Васильевич решил заодно и позабавиться, лично посмотрев на исполнение своей воли.

К тому моменту сидевший неизвестно в каком погребе Михайло уже готовился отправиться на тот свет, ожидая самой тяжкой участи, да и содержание его как заключенного свелось к тому, что ему не дали умереть от жажды: воды было вдоволь, чего нельзя было сказать о пище.

Предававшегося самым тяжким мыслям Михаила вдруг ослепил яркий дневной свет, и двое дюжих молодцев «помогли» ему выбраться.

– Пошевеливайся, – толкая его в спину, рявкнул тот, что повыше, и слепшего под ярким августовским солнцем Михаила повели на главную площадь.

Непонятные чувства вызывало это странное наказание, задуманное государем. Бывали на памяти народной казни, но чтоб боярина или князя как холопа на площади сечь! Грязные, оборванные, а которые еще не отошедшие от пирушки, они вовсе не походили на тех грозных господ, пред которыми в страхе привыкла замирать челядь, и теперь любой желающий мог видеть позор столь знатных мужей.

Иоанн долго не мог решить, как же лучше учинить порку: то ли по порядку, чтоб каждый предался позору, то ли наказать всех одновременно, чтоб не наскучило длительное зрелище да было оно поярче. Однако остановился на последнем. Слишком много мужей провинилось, и боялся государь, что не дождется конца.

Иоанна необычайно порадовала эта потеха: медленно проходил он меж рядами своих приближенных, взирая на лица, готовящиеся принять позор, и вслед за тем, как только поворачивался он спиной к наказуемому, следовал первый удар.

Дойдя примерно до середины, Иоанн вдруг замер – один из бояр не поднимал лица на государя, несмотря на окрики и не менее действенные понукания плетью со стороны стражи. Иван Васильевич, не встретив вдруг обычного подобострастия, решил взглянуть на смельчака: взяв его за вихор, повернул непокорную башку к себе лицом.

– Ба, Михайло, а ты-то тут как оказался? – узнав в нем друга детства, воскликнул Иоанн.

Михайло, не зная, что последует дальше, молча взирал на Иоанна.

– Стража, развязать его, – приказал государь. – Отправить в Кремль, накормить и всячески ублажать. – Скоро прибуду, – уже обращаясь к Шорину, ответил Иван Васильевич и продолжил досмотр забавного, как ему казалось, зрелища.

Шорин, после нескольких дней воздержания от пищи плотно поевший, почувствовал себя дурно, и когда государь вернулся, насытившись созерцанием позора своих ближних, Михайло был невменяем. Видя, что другу совсем не до рассказов о случившемся, Иоанн велел заботиться о Шорине, и заранее разрешив ему делать, что душе угодно, занялся уже своими заботами.

Пришедший в себя Михайло, воспользовавшись государевым позволением делать что пожелается, так и поступил. Как только смог он оправиться, бежал из Кремля что было мочи, только пыль из-под копыт летела.

Челядь, встретившая прилетевшего, словно вихрь, всадника, едва узнала в нем своего боярина, так сильно подурнел он от переживаний, причем его изменили муки не столько телесные, сколько душевные. И хотя Михайло был единственный, кто удостоился милости Иоанна, и с ним государь обошелся как нельзя лучше, Шорин все же наконец заметил произошедшую в царе перемену. С тех пор искра жуткого подозрения поселилась в душе Михаила, разрушая его спокойствие и как друга, и как россиянина.

К великому облегчению Михаила, от Машеньки скрыли, что боярин пропал без вести, сказав, что государь прямо из Кремля выехал с каким-то поручением, потому не успев даже заехать в терем; ни о чем не беспокоившаяся Машутка потихоньку поправилась, но все еще была слаба.

Узнав о ее почти полном выздоровлении, Михайло впервые за последние дни чему-то порадовался. Иоанн пока оставил своего друга в покое, и вновь потекли тихие дни и бурные ночи вместе с ненаглядной Машенькой.

Однако и это счастье не было долгим. Среди ночи на Михаила вдруг ни с того ни с сего накатила такая жгучая волна беспокойства и страха, что понял он, все ужасы еще только начинаются.

То ли горе Иоанна было непосильным, то ли просто прошла пора в его жизни быть великим государем, но с тех пор бесчинствам царя не было предела. Несмотря на то что Иоанн искренне любил супругу, подзуживаемый быстро нашедшимися утешителями, через восемь дней после кончины Анастасии согласился с предложением бояр, святителей, да и самого митрополита искать себе невесту. Раздав по церквам и бедным богатую милостыню в память по усопшей, государь восемнадцатого августа объявил о своем намерении жениться на сестре короля польского.

Однако сватовство не состоялось: послы, отправленные государем в Вильну, вернулись ни с чем. Хотя и говорили они о мире, о желании Иоанна быть зятем королю польскому, Сигизмунд, уверенный в необходимости войны за Ливонию, считал бесполезным свойство с Иоанном.

Иоанн, затаив злобу и на то, что отказали ему в сватовстве, и на самого Сигизмунда, решил мстить, но мысли о женитьбе не оставил. По примеру древних князей, решил он тогда искать себе другой невесты в землях азиатских. Как раз один из знатных черкесских владетелей, Темрюк, имел красивую дочь, и царь пожелал ее видеть в Москве. Девица и впрямь была хороша, потому понравилась Иоанну, и прежде крестив черкешенку и дав ей христианское имя Мария, двадцать первого августа митрополит освятил государев брак.