Александр Листовский - Солнце над Бабатагом

Абду-Фатто был любим не только дочерью, но и дехканами. После Октябрьской революции он возвратился из России, где находился на тыловых работах. После этого он переехал в Бухару и вскоре был назначен судьей Юрчинского района, так как был грамотный. На этой должности он и заслужил общее уважение дехкан, потому что, не в пример другим судьям, никогда не брал приношений и судил беспристрастно, не считаясь с тем, бай это был или простой чайрикер. За это Абду-Фатто попал в немилость и был смещен денауским беком Нигматуллой. После того он стал жить, небольшим доходом с возделанного им фруктового сада. Потеряв в прошлом году залеченную знахарем жену, Абду-Фатто больше не женился, а занялся образованием единственной дочери, которую очень любил, и мало-помалу передавал ей весь свой небольшой запас знаний.

«Должно быть, отец зашел к Гайбулле, — думала Лола, стараясь успокоить себя. — Ну да, он, кажется, дружит с чайханщиком…»

Ее размышления были прерваны донесшимся через улицу отчаянным женским воплем.

— Опять Муалим-биби плачет, — тихо сказала Сайромхон, поднимая голову и прислушиваясь. — Вчера последнего ребенка похоронила. В доме ни зерна… И как кричала, бедняжка, просила, чтобы и ее вместе в землю зарыли.

— Ну, и поделом ей, — сказала Олям-биби. — Ты знаешь, за что ее мужа убили?

— За что?

— Он помогал неверным, которые хотели всех нас перебить, и Ибрагим-бек приказал лишить его головы.

— Все это неправда, — горячо заговорила Лола. Ее изогнутые брови сердито сдвинулись, тонкие ноздри затрепетали. — Никто не хотел нас убивать. Это раньше, когда у русских был падишах, он приказывал своим солдатам истреблять наш народ, а теперь русские прогнали своего падишаха. Это все правда. Отец так говорил, а он знает. Он говорил, что у русских есть великий человек. Такой великий, какого никогда еще не было! И этот человек хочет сделать так, чтобы на всей земле установилась справедливость и все люди были бы счастливы.

— Значит, по-твоему, бек-бобо плохо сделал? — тихо спросила Олям-биби. — Он же святой человек.

— Вот что, джанечка, — сказала Лола, — Если ты не хочешь, чтобы тебя продали слюнявому старику, не верь тому, о чем шипит твой отец. Слышишь? Только не болтай никому, что я тебе говорила.

— Зачем же я буду болтать? — сказала Олям-биби, пожимая плечами.

— Ладно, девушки, не будем говорить о несчастье, — сказала Сайромхон, — и так печально живется… Лолахон, почитай нам из «Фархад и Ширин», — попросила она.

— Почитаю, — охотно согласилась Лола. — А на чем мы в прошлый раз остановились? Кто скажет?

— Фархад смотрит в зеркало и обращается к своей далекой возлюбленной, — сказала Олям-биби.

— Ага! — вспомнила Лола. — Ну так слушайте.

И она принялась читать наизусть:

В ворота сильно постучали.

— Отец! — радостно вскрикнула Лола. Она оправила розовую рубашку и, мелькая черными косами, побежала к воротам.

Олям-биби быстро накрылась чадрой и пошла со двора:

— Постой, — сказала Сайромхон, — вместе пойдем.

Вежливо пропустив в ворота закутанных женщин, во двор вошел Абду-Фатто. Это был худощавый старик с орлиным носом и подстриженной белой бородкой.

— Отец, вы печальны? Что с вами? — спросила Лола, уловив выражение скорби на его красивом лице, — Хотите, я Вам почитаю из «Фархад и Ширин»? — предложила она.

Абду-Фатто отрицательно покачал головой.

Тогда Лола вприпрыжку вбежала в дом, схватила со стены бубен и, возвратившись, начала петь и плясать вокруг старика.

Ласковая улыбка засветилась на лице Абду-Фатто. Но скорбное настроение не покидало его. Он был под впечатлением того, что видел и слышал на базаре. А видел он выставленные для устрашения народа головы казненных и слышал глашатая, который объявил, что Ибрагим-бек поднял Локай на священную войну против неверных.

— Ну, ата, скажите, почему вы такой грустный? — говорила Лола, ласкаясь к отцу. — Ну, скажите же! Ведь вы всегда мне все говорите.

Абду-Фатто вздохнул.

— Ах, доченька, — сказал он, положив руку на голову Лолы. — Много крови прольется на Сурхане. Ибрагим-бек обманул Локай…

Лола недоумевающе посмотрела на отца, как вдруг до ее слуха донеслись какие-то странные и вместе с тем волнующие звуки. Она почувствовала, что у нее вспыхнули щеки и часто забилось сердце.

А чудесные, задушевные звуки все лились и лились, наполняя окрестности.

— Что это? — спросила она, разгоревшимися блестящими глазами глядя на отца.

— Это кизиласкеры, — сказал Абду-Фатто взволнованным голосом.

Лола забила в ладоши, подбежала к дувалу, с легкостью козы взобралась на него и, придерживаясь рукой за ствол дерева, посмотрела на дорогу.

Между тополями мелькали всадники. Они казались совсем маленькими отсюда. Но все же Лола хорошо видела их. Впереди за красно-синим значком ехали всадники на серых лошадях. За их плечами сверкало Что-то. Оттуда и доносились звуки, так поразившие девушку. Потом показались кизиласкеры на рыжих лошадях, потом на гнедых, вороных и снова на серых. К спинам лошадей были привьючены какие-то длинные предметы с колесиками.

Дойдя до крытого камышом базара, колонна свернула вправо и направилась вдоль горы, на которой в древние времена стояла крепость юрчинских беков.

Звуки оркестра все удалялись и наконец смолкли. В синем небе высоко вился серый столб пыли…

Солнце палило. Тяжелый зной стоял над раскаленной землей. Но, несмотря на жару, вдоль узкой улицы, где в глубине была видна крытая камышом галерея базара, шумно двигался пестро одетый народ. В толпе мелькали чалмы, цветные халаты, войлочные малахаи и обшитые мехом островерхие тельпаки.

По обе стороны улицы тянулись чайханы и лавчонки. Тррговцы сидели в ряд, поджав ноги. Люди двигались навстречу друг другу, продавали и покупали, торгуясь до ожесточения. В толпе сновали полуобнаженные водоносы в лохмотьях. Проезжали арбы со снопами люцерны и клевера.

По мнению чайханщика Гайбуллы, базар был на редкость удачным, и он, расторговав весь свой кишмиш, который продавал к чаю, уже два раза бегал возобновлять запас в соседнюю лавчонку.

«Хвала аллаху! — думал Гайбулла, в волнении трогая бородавку на щеке. — Если каждую пятницу будет такая удача, то я смогу прикупить второй самовар». Думая так, он настолько расщедрился, что бесплатно угостил чаем старого Назар-ака, отца юноши Ташмурада, того самого Назар-Ака, который, поверив дервишам и побоявшись, что неверные — кяфиры — отнимут у него жену, добровольно записал сына в отряд помещика Мустафакул-бека.