Николай Дмитриев - Казна императора

В голове поручика слышался все нарастающий звон, он плохо понимал, что ему говорили, и ощущал только то, что наконец-то смог опуститься на прохладный кожаный диван…

Звериная тропа шла увалом, спускалась в распадок и исчезала в глухих зарослях. Отряд двинулся в путь еще затемно, и сначала в воздухе разлился невыразительный, сероватый-синий свет утра, а уже потом, постепенно, хмурое небо на востоке стало пурпурным, и сейчас в этом золотисто-розовом сиянии четко обрисовывался каждый куст.

Ехавший верхом Седлецкий слегка клевал носом, борясь с утренней дремотой, и только когда совсем рассвело окончательно, поборол сонливость и заставил себя внимательно присмотреться к незнакомым окрестностям.

Колонна, вытянувшись длинной цепочкой, не спеша двигалась лесом во главе с проводником-звероловом, который даже не сел на предоставленную ему лошадь, а предпочитал вести ее в поводу. За ним, также пешком, стрелки вели пять вьючных лошадей, а сам Седлецкий, возглавлявший «тройку», держался в середине отряда.

Дальше под командой Чикина следовал сопровождавший их взвод охраны, и Седлецкий слышал, как у него за спиной всхрапывают лошади, позванивают трензеля и вполголоса переругиваются всадники. Сам Чикин тоже не садился на лошадь, зато Сатиков, сидевший в седле, как ворона на заборе, старательно изображал из себя кавалериста.

Все это Седлецкий отметил как бы машинально и, убедившись, что кругом пока все спокойно, задумался. Путь предстоял еще долгий, и Седлецкий, то и дело отводя в сторону лезшие в лицо ветки, поймал себя на мысли, что, пожалуй, по такой тропе и вправду лучше идти пешком.

Впрочем, ветки, конечно, были мелочью, и Седлецкий снова принялся прикидывать, как отразится на их деле столь длительная задержка. Как ни странно, но вызвана она была казавшейся такой ясной картой. Оказалось, эта карта, изъятая у Кобылянского, содержала скрытый подвох.

Дело в том, что неизвестный составитель, стремясь усложнить расшифровку, применил сразу два масштаба одновременно, ловко соединив их между собой на одном листе. Нижняя часть, обычная десятиверстка, читалась сразу, д вот верхняя представляла собой очень подробный план довольно ограниченной местности.

И хотя, благодаря тому, что на карте имелась часть железной дороги (как выяснилось, это был район двенадцатого разъезда), картографы долго не могли понять, в чем дело, пока кто-то из них не догадался провести линию, четко разграничивающую оба масштаба.

Другой, весьма немаловажной причиной задержки с выходом было то, что вдоль железной дороги стало очень и очень неспокойно. Отряды то ли повстанцев, то ли партизан шастали по тайге, и удаляться от полотна больше чем на десяток верст было небезопасно. Во всяком случае, члены «тройки» долго прикидывали все «за» и «против», пока все-таки решились выступить.

Правда, вблизи двенадцатого разъезда крупных деревень не имелось, но на всякий случай Седлецкий, опасаясь соглядаев, распорядился выступить с бивуака затемно. В свою очередь Чикин приказал своим кавалеристам быть начеку, и они так и ехали, держа драгунки не на ремне, а поперек седла.

Из-за этого всякая вспугнутая по дороге дичь вызывала тревогу, но по мере удаления от обжитых мест все понемногу успокоились, и где-то во второй половине дня, одолев по тайге верст двадцать пять-тридцать, отряд вышел на довольно большую прогалину.

Проводник, так и вышагивавший всю дорогу во главе отрядной колонны, остановился на самой середине поляны и, обращаясь к подошедшему Чикину, удовлетворенно сказал:

— Ну вот, капитана, здеся…

Проводника-китайца как отличного знатока местности и верного человека Чикину, подбиравшему группу, рекомендовали местные товарищи, и Седлецкий, видевший зверолова до сих пор только мельком, на разъезде, сейчас с удивлением присматривался к этому, прямо-таки майн-ридовскому типу.

Для похода в тайгу китаец оделся в выцветшую, латаную рубашку из синей дабы, подвязанную таким же старым кушаком, к которому были подвешены охотничий нож и лопаточка для копки жень-шеня. Довершали наряд самодельная обувка из шкуры лося и повязанная на голову чистая полотняная тряпица.

Да, этот Че-Юнь (так звали проводника) никак не походил на обычного китайца-рабочего. Особенно поразили Седлецкого его руки с длинными пальцами, горбоносый профиль и какой-то особый отпечаток на лице, явно свидетельствовавший, что этот человек был знаком совсем с другой жизнью.

Седлецкий хмыкнул, стряхнул секундное наваждение, вызванное экзотическим обликом китайца, и начал осматриваться по сторонам. Судя по всему, именно здесь оканчивался десятиверстный масштаб карты, и надо было каким-то образом привязаться к местности, чтобы определить, на какое место указывает план.

Подозвав Сатикова, который после верховой прогулки едва слез с лошади, Седлецкий взял у него карту, сопроводительную записку и углубился в их изучение. Судя по всему, связывающим звеном для обоих масштабов была та самая звериная тропа, по которой они и добирались сюда.

Еще раз внимательно прочитав расшифрованную записку и снова глянув на план, Седлецкий обратил внимание, что там помечен квадратик строения, не упоминавшийся в описании. Теперь, добравшись до места, таиться от кого-либо из спутников было смешно, и Седлецкий, отбросив всякую конспирацию, прямо обратился к китайцу:

— Скажите, Че-Юнь, а никаких домов тут поблизости нет?

— Не, капитана, — глаза китайца сразу превратились в узкие щелочки. — Домов нету, фанза была, там дальше…

Проводник неопределенно махнул рукой в сторону, но Седлецкий, отлично понимая, что поиски так и так с чего-то начинать надо, коротко приказал:

— Веди туда!

Отряд снова углубился в тайгу, и примерно минут через сорок Че-Юнь вывел колонну на другую поляну. Дождавшись, когда Седлецкий подъехал к нему, проводник показал на убогое строение, полускрытое деревьями.

— Вот, капитана, пришли.

Седлецкий присмотрелся внимательнее. Звериная тропа вывела их к явно брошенной охотничьей фанзе. Крыша ее покосилась, и только поднятая на столбы кладовая, устроенная рядом, выглядела целой. Оба эти сооружения привлекли внимание Седлецкого, и сразу заметивший это китаец принялся пояснять:

— Там, капитана, раньше охотники были. Шкурку клали, панты…

Но Седлецкий уже не слушал проводника. Возникшая подспудно мысль внезапно приобрела ясность, прямоугольнички плана замаячили перед глазами, Седлецкий поспешно развернул карту и наконец-то все понял. Расстояние между нарисованными квадратиками, обозначившими фанзу и кладовую, давало главное — масштаб.

Оторвав взгляд от карты, Седлецкий совсем другими глазами посмотрел на поляну и приказал: