Эмилиян Станев - Антихрист

На престольный праздник Рождества пресвятыя Богородицы из ближних и дальних сел и крепостей, даже из Тырновграда сходились в Кефаларево недужные и здоровые, добрые и злые, торговый люд и служивый, примикюры, сборщики податей. Кефаларево находилось в межгорье, так что располагались там и царские люди и войско. Гулянье и торг шли три дня. Прекращались тогда все повинности, болярские и царские поставки, сельский люд переводил дух — впрягал волов и тонконогих лошаденок в телеги и повозки, постланные ряднами и одеялами из козьей шерсти, вешал на боковины торбы и фляги с вином и катил в Кефаларево, клубами вздымая сентябрьскую пыль. Вместе с народом шли сюда музыканты, бродячие монахи, сеятели ересей… На лугах у монастырских мельниц начинался торг, вырастали шатры и лотки, блеяли бараны, мычали яловые коровы, предназначенные на убой. Груды арбузов, мешков с пшеницей, чечевицей, просом, венгерские укладки, привезенные влашскими купцами, сундуки, квашни и корыта; хрюкают между лотками поросята, фыркают у коновязей жеребцы. Монахи из окрестных монастырей и из лавры торговали иконами, нательными крестами и подсвечниками, житиями и дамаскинами, деревянными распятиями и образками. Были тут и лукавцы, обманывавшие народ кусочками от святых мощей, и врачеватели травами, а также вооруженные татары — телохранители у купцов — и всякого рода гадатели, шептуны, составители гороскопов. Предивными были те дни перед праздником Воздвижения — чистое, как глаз родильницы, небо взирало на истомленную землю. Безветренно, жарко. Белица, не иссякавшая от летнего зноя, отражала в темных своих омутах поблекший убор верб, вязов и вековых дубов,

Молодые иноки приходили в волнение от доносившихся снизу пищалок и барабанов, громкого гомона и женского смеха, нарушавших привычное наше бытие. Неотвратимы были в те дни мирские соблазны, ибо прибывали вельможи со своими женами, ожидалось также царское семейство, так что заранее приготовлялись светлицы для высоких гостей. Первым прибывал правитель края, вестиар Конко. Лавра служила также сторожевой крепостью и находилась под военным его водительством. Был он влах, свойственник угровлашского воеводы и родня царю по первой его жене. Затем прибывали боляры, ктиторы, священнослужители. Послушники сбивались с ног, провожая их в отведенные покои и прислуживая, а мы, монахи, ещё ниже опускали на лица черные покрывала. Я тоже волновался, ожидая приезда родителей и страшась встречи с ними. После торжественной литургии возле скита святого старца толпились безродные отроки и парики, мужчины и женщины, недужные и здоровые, юродивые, калеки. Народ ожидал выхода Святого, дабы послал он им исцеление и благословил, а я разглядывал «божье стадо», пестрое как майский луг в праздничных своих одеждах, бурлящее на свету и в тени, смрадное от грехов, но жаждущее истинного слова и правды, живущее землей и скотоводством, верящее в самодив, орисниц [2] Самодивы — лесные русалки (фолькл.). Орисницы — предсказательницы судьбы (миф.). , змеев, но хранящее также в сердце и Христа. Ибо на болгарской земле обитает множество богов — фракийских, славянских, римских и староболгарских, и меж ними — Иисус. Страх охватывал меня при виде этих людей — истерзанные дурными правителями, они ушли от них к своей правде. Я слышал, как говорили они, что при агарянах в Романии не облагают податями и пошлинами, не строят крепостей и, если ты сохраняешь покорство, агаряне не свирепствуют. Были среди этих людей бедняки, чистые сердцем и твердые в вере Христовой. Они приходили к Святому единственно затем, чтобы взглянуть на него. «Пришли увидать тебя, праведник наш. Слава богу, пока на здоровье не жалуемся». Они приносили ему полотенце из льна, вышитую холщовую рубаху, либо теплые чулки, орехов, винограду и протягивали к нему своих детей, чтобы он благословил их. Теодосий лучезарно улыбался, его улыбка и благие слова словно вливали в них силы, так что уходили они утешенными. Было тут и ворье, и царевы слуги, крестьяне, разбойники, странники, малые боляре. На одном из таких праздников высился в толпе болярин из Ловеча. Три дня стоял он, обнажив голову, дожидаясь, чтобы Святой допустил его к себе, но тот не допускал, ибо болярин сперва покаялся в тяжком грехе, а потом обманул Господа. Отец Лука приходил со мной смотреть на народ, почитая себя большим знатоком его и толкователем. Укажет на кого-нибудь и зашепчет мне в ухо: «Вон тот, видишь — разбойник, высматривает, как бы обчистить монастырь либо какого купца. Грабежей теперь пойдет по дорогам, грабежей!.. А вон та толстуха всё о плотском грехе помышляет. А позади неё мужик стоит — спаси господи и помилуй…» И разъяснял мне помыслы и желания «стада божьего» так, что оно представлялось мне страшным потоком, и охватывал меня ужас. По его словам, чтобы узреть Фаворский свет, следовало сторониться людей, бежать от них. Для того-то, мол, и созданы монастыри, а народ грешен и из-за грехов подвластен святым и предстоятелям их! Я утешал себя надеждой, что исихия всё разъяснит мне, но разве обрел я уже должное бесстрастие для того, чтобы перейти к деяниям? Буде то безмолвие или душевное радение? По ночам, когда отец Лука засыпал, пытался я сосредоточиться, но огорчения минувшего дня брали верх в душе и разуме, и я плакал от муки. И стал желать скорейшей кончины своему старцу, молил Бога прибрать его поскорее. Спал я на полу, лежал и слушал, как он храпит и сопит. Сердце сжималось от страха, что он проснется и опять начнет пересказывать свои сны и богохульствовать. Я одичал от мук и страданий, и только церковные службы, псалмопения, краса мироздания, да стихи, которые я вновь принялся слагать, поддерживали мой дух. Его преподобие, поглощенный монастырскими и царевыми заботами (он часто ездил в престольный град), забыл обо мне, братья посмеивались над моей унылостью. От вечного стоянья в воде я исхудал, река вытянула из меня все соки, я насквозь пропах рыбой, так что когда родители приехали проведать меня, то рыдали надо мной, как над покойником. Но не стану описывать свидания мои с ними… Я терпел, копил мысли, скорбной и страждущей была душа моя, и со злобой укрывал я её от чужих взоров…

Если хотите познать мир и человека, поступите в услужение! Я постиг эту истину в монастыре, постиг также, что слуга ближе к правде, чем его господин.

Год от году бес в моём старце всё больше набирал силу. Всё чаще слонялся отец Лука по монастырским галереям, чтобы дразнить иноков, вел еретические речи, восхвалял дьявола. Накладывали на него епитимьи, запирали в келье, даже в башню сажали на хлеб и воду. На третий год, в канун престольного праздника, велел он мне взять монастырского мула — пожелал отправиться верхом на ярмарку, а я чтоб шёл следом. Посещать ярмарки и гулянья не дозволялось никому, кроме тех, кто торговал монастырским товаром. Я было отказался, но отец Лука затопал ногами. «Грех — на мне, твоё дело повиноваться, — говорит. — Ступай приведи мула. Что, херувим, не хочешь поглядеть, как Рогатый властвует над мирянами? Мы ведь воины во Христе, обязаны ехать туда, дабы прогнать дьяволов».