Эмилиян Станев - Антихрист

Смеркалось, кончилась ярмарка и гулянье. Гости собирались разъезжаться. Старец приказал мне подмести в келье и подлить в лампаду свежего елея. Деревянным гребнем расчесал бороду и волосы, сел на пень, привалился спиной к стене. «Пускай прогоняют, — говорит. — Разыщу Хелбю, он меня без куска хлеба не оставит. Но чтоб вернули мои денежки, не то пусть не удивляются, коль в один прекрасный день вспыхнет лавра огнем и все они живьём сгорят… С каких пор склоняю этого дурня пустить красного петуха…» «Что говоришь ты, святой отец?» — восклицаю я и крещусь, потрясенный. А он: «Много размышлял я о пользе от греков, об их лжи. Пусть лучше не обманывают народ, будто видели они Господа. Грешен я, чадо, очень грешен, но правда, похоже, на моей стороне, будь я проклят!..» Я заткнул уши и пошел вон из кельи, чтобы не слушать его. Через какое-то время слышу шаги и вижу, что сам Теодосий идёт к нам, постукивая деревянным своим посохом.

«Святой старец один идет сюда», — говорю отцу Луке. Он изумленно воззрился на меня, буркнул: «Не к нам идет он. В скит свой идет. Быть того не может. Не открывай ему…» — и крестится. В дверь постучали. Я отворил. На меня смотрели светлые глаза, умиротворявшие кроткой веселостью, без укора, без хмури. Он благословил и вошел так, будто и вчера был у нас, потом поклонился в пояс. Отец Лука уставился в пол. Святой старец задержался взглядом на мне, улыбнулся и легонько постучал посохом. И точно звон маленького колокола прозвучал его голос, спокойный, но проникавший в самую душу. «Не думай, — говорил он, — что пришел я, дабы покарать тебя, брат Лука. По велению Христову я здесь, чтобы прощенья у тебя просить, отче. Виновен я пред тобой за то, что, зная о делах твоих, не навещал тебя и сим упущением оскорбил. Мы, собранные во имя Христово, подобны стройному лесу, где всякое дерево в бурю и ветры поддерживает другое. Но ты, зная, что ежечасно борешься с грехами своими, отчего не искал ни у кого духовной поддержки? В видениях, ниспосланных мне через благодать божью, видел я, как вопиет душа твоя о свете и рае, а разум единоборствует с Богом и внемлет дьяволу, Если не разумом, то сердцем понял ты, что человек алчет просветления и от жажды и нетерпения познать тайны господни приходит к отрицанию и злу. Буйные нравом, отрицая, сами низвергают себя в темень адову и запутываются в сетях Лукавого. Поступаешь ты подобно осужденному, что отрицает закон и судью и не хочет раскаяться. Неужто забыл ты исповедь свою, когда приняли мы тебя в свою обитель? Многие из злодейств разбойника Витана утаил ты, ибо не осмелился признаться в них, а ныне терзают они душу твою. Разве не ведомы тебе слова Спасителя, накормившего народ пятью хлебами и двумя рыбами: «Есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят царство божие». Каждый из живущих на земле людей — кроме тех, от кого отвернулся Господь, — в последний миг перед кончиной своей узрит свет небесный и нетленный мир, и сиянием озарится вся жизнь его, и поймет он, что напрасно растратил ее. Одни лишь тогда видят это, другие при жизни постигают единство плоти и духа через благодать, ради коей ты пришел сюда, брат, чтобы обрести мир своей душе. Но ты возжелал снять с себя облачение Христово и уповаешь на богомильскую скверность, что оправдает она тяжкие прегрешения твои. Разбойник Витан ещё не умер в душе твоей, но миро господне жжет тебе сердце и теснит дьявола, понуждая его к буйству…»

Отец Лука распростерся на полу. «Уходи от меня, — говорит. — Ступай, святой отец. Недостоин я, в смраде погряз, напрасно стараюсь исцелиться, не верю и не заслуживаю прощения…» — задыхается, трясет головой. «Подними его, чадо», — сказал святой старец и, когда я приподнял его, перекрестил. «Неисповедимы, — говорят, — дороги к свету, как и дороги ко греху, так что не стану судить тебя, брат Лука. Пусть Христос простит и судит нас обоих. Приходи ко мне, когда пожелаешь. И ты, чадо Теофил, тоже…»

В ту же ночь отец Лука расхворался, помягчел душой. Стал умиленно смотреть на меня, стал смерти ждать. Всю осень ходил я за ним. Тоскует, любит меня, славословит за доброту мою, я же — чувствую — начинаю презирать его… Служил ему, а всё равно что не замечал…

Ныне, когда предстоит мне говорить о Фаворском свете, о скорбной моей тайне и падении, я спрашиваю себя — как найти слова о том, что неизречимо, и молю Господа ниспослать мне их. Но бессильна моя молитва, не осеняет меня благодать, ибо в душе — отчаяние. Одако же терпелив я и не иссякает во мне надежда, что поможет мне Предвечный или хоть сам дьявол, пусть даже навыворот все слова его. Прежде всего расскажу о том, как одной снежной ночью преставился отец Лука.

После того как покаялся мой старец, отслужили благодарственный молебен, отец Лука притащился в церковь из последних сил и с моею помощью. Теодосий самолично окропил его святой водой, усадил с собой рядом, все кандила, лампады и свечи в храме были зажжены — в знак того, что восторжествовал свет. А Евтимий поднес ему дар — краткое житие святого Христофора.

Каждый из нас подобен свече, опутанной куделью страстей и прегрешений, и, когда много их, они заслоняют свет её. Тогда несчастен человек и нет для него радости. В тот день засветился мой старец, оттого что кудель со свечи спала. Плачет от умиления, колотится лбом о холодные плиты. А возвратившись из церкви, лег в изнеможении, но облегченный и гордый собой. Награждайте человека, дабы поощрить к добру, оказывайте ему почести, пусть дьявол изыскивает для него иные приманки. Кому однако ж ведомо, что лучше — спасительная ложь или голая правда? Ибо не может человек долго утешаться ложью, даже наикрасивейшей, он отвергнет её, дабы искать истину… Написал я эти слова оттого, что обожгло меня тогда сомнение, не сотворилась ли над моим старцем великая ложь, быть может, обманули его, дабы сломить земной, богоборческий разум, смирить его и повергнуть к стопам Христовым. И впервые задумался я над человеческим преклонением перед неведомым, над тем, как неведомое обезоруживает волю и мысль ради того, чтобы успокоить дух. Прости меня, Господи, но, коль наделил ты нас разумом, отчего хочешь, чтобы отказались мы от него и уверовали, что неведомое и есть премудрое? Отчего требуешь, чтобы человек преклонял колена перед твоим могуществом, ведь ты сам даровал ему могущество и власть надо всеми тварями и разум, дабы познать тебя? Прячешься от разума, а открываешься в безумии! Или, осудив христиан на гибель, плен и поругание, ты направил их ум к себе, дабы была у них утеха в страданиях? Подобно тому, как трепещет выведенный на позорище, как напрягаются в нем все силы душевные, чтобы встретить муку и смерть, и мечется мысль его, стремясь хоть в чем-то найти опору, так в страшные наши времена агарянских нашествий и разврата власть имущих человек ищет опоры вовне, в царствии божьем, в волшебстве и чародействах. Вооружилась душа, укрепляет себя всевозможными самообольщениями, и, точно факелами, осветились тайны и безрассудства человеческие…