Эмилиян Станев - Легенда о Сибине, князе Преславском

Рука Сибина скользнула по её плечу, и он опять ощутил её теплое дыхание, дыхание женщины и ребенка. Какой беспомощной выглядела она сейчас, дитя — торговец, уснувший у обочины житейской дороги, зажав в руке заработанную монетку, счастливый и несчастный, измученный и радостный, сраженный сном. Князь прикоснулся к её темени. Даже под густыми волосами чувствовалось, как оно горит.

Кирия Эвтерпа пошевелила растрескавшимися губами, недовольно почмокала и ещё крепче прижалась к князю.

Сибин прикрыл её одеялом, осторожно высвободился из объятий и встал с постели.

Уже светало. Подойдя к окну, князь услышал завывание ветра. Над громадой башен, зубчатых стен и тесно громоздящихся друг на друга зданий Царевца проплывали тучи, и казалось, что не тучи, а сама крепость плывет куда-то со своими дворцами и храмами, на которые падал снежок. Вьюга налетела чуть позже, и крепость исчезла в снежной круговерти. Князь оделся и сел у окна, за которым ветер наметал сугробы. Что станет теперь с матушкой и сестрой? Не впервые ему смотреть смерти в глаза, и всегда отыскивал он путь к спасению. Ничто не может устрашить его, и в сердце у него нет сожалений, только боль. Больно, когда ты не можешь уберечь от беды своих близких, хотя и не знаешь страха. Больно, когда не веришь ни в народ свой, ни в друзей. Ежели существует бессмертие, мать и сестра обретут в загробной жизни тем большее благополучие, чем больше довелось им выстрадать на земле… До весны, когда царь снова напомнит ему о своем повелении, ещё два месяца. До той поры он может дышать, думать, посмеиваться и ждать — авось свергнут Борила, либо отравят, убьют… Он отыщет сотню разных выходов, только бы не изменили ему стойкость, насмешливость и отвага.

Князь напряг мускулы, чтобы испытать их силу. Даже после расточительной любовной ночи он был крепок и бодр.

Разве не подавил он в себе закравшееся чувство к болярышне? Неприязнь, которая зашевелилась в нем в то сумеречное утро, когда они выезжали из Преслава, накануне вечером залила, точно ядом, хрупкие побеги любви. Исступленность, написанная на лице еретички, оттолкнула его. Тогда-то и решил он (по наущению Сатанаила!) навестить кирию Эвтерпу, дабы плоть освободилась от силы, без коей любовь к женщине невозможна, — хитроумный способ вернуть утраченное душевное равновесие…

Добри и Каломела, какая бы это была пара! Олицетворение чистого, благодатного духа света, коего он и сам жаждал. Будь истина у них, он бы пошел с ними… «Мы, — сказала Каломела, — творение дьявола, но нам дарована воля к борьбе со злом и жажда спасения». Заблуждаешься, дева! Жажда спасения есть лишь желание обрести жизнь вечную, и коли Сатанаил откроет тебе секрет бессмертия, ты станешь самой пылкой его поклонницей… Зыбко царство твое божие, и Рогатому легко расставить там свои сети и соблазны. А уж коли сам Вседержитель бессилен справиться со своим могущественным сыном, то тебе ли, тленной плоти, тягаться с ним?

Князь слушал завывание вьюги, и ему чудились за окном взмахи крыл. «Это снежные вихри кружат, отбрасывая тени, а мое воображение хочет увидеть в них крылья Сатанаила, — подумал он. — Выходит, что я и впрямь верую только в него, не замечая, что Рогатый возносит таких, как я, лишь затем, чтобы лишить воли; что он дарует нам великую радость любоваться делами его, наделяет весельем, насмешливостью, мнимой уверенностью в том, что мы всё понимаем и знаем, тогда как мы всего лишь мертвый прах. Тем самым сей князь созидания и разрушения лишает нас силы, дабы мы не восстали против него».

С улицы донеслись голоса, и Сибин посмотрел в окно. Если это стража, то с её дозволения он мог бы сейчас отправиться в стоялый двор. Борил в эти дни повелел зорко стеречь все городские ворота, гулянье ряженых из-за собора было отложено.

Он застегнул пояс, перекинул через плечо перевязь с мечом и, оставив на постели золотой, бесшумно выскользнул из комнаты. Старуха, ключница Эвтерпы, раздувала на кухне угли. Она молча проводила его взглядом. Узкий дворик был весь занесен снегом. Отворив ворота, князь сразу почуял, что за ними кто-то прячется. Одним прыжком перемахнул он на другую сторону улочки и выхватил меч. Их было двое. Первый половец налетел на него с копьем и тут же упал наземь с рассеченной головой. Второй оказался более вертким. Он рухнул на колени лишь после того, как меч Сибина вонзился ему в живот. Князь поспешил прикончить его, чтобы не терять времени и не поднимать лишнего шума.

«Еще два смертоубийства, но ведь это убийцы, подосланные царем. Сколь нетерпелив его царское величество! Замыслил, значит, новые грехи, поелику старые ему прощены», — думал князь, торопясь в стоялый двор, чтобы поднять своих людей, прежде чем совсем рассветет…

Несколько серебряных монет, сунутых в руки стражи, раскрыли северные ворота города ранее назначенного часа, и Сибин со своей свитой поскакал в Преслав, потому что после убийства царских людей Борил имел достаточное основание отсечь ему голову. Князь не сомневался, что Сатанаил для того и заманил его к Эвтерпе, чтобы низвергнуть с воображаемых высот и вовлечь во всеобщую круговерть. Дьявол, чтобы посмеяться над ним, нарочно позволил ему постоять в стороне, потешить себя иллюзией, что он никому не подвластен, и, сковав его волю и убаюкав совесть, с невероятной быстротой повергнул в ещё более безвыходное положение, быть может оттого, что понял: князь уже отдает себе отчет в том, куда его приведут гордость, насмешливость и богоборчество.

Что делать ему теперь? Убежать подальше от царского престола, оттолкнуть Нечестивого и обратить упования к светлому миру Бога, коего всегда жаждала его душа? Но чьего бога изберет он — бога еретиков или святой церкви? И примет ли его Бог, не преследуя совести его, не устрашая души? Может ли он преклониться перед богом еретиков, ополчившим брата на брата? Князь пытался понять, не стал ли он жертвой козней Сатанаиловых, коль утерял веру и в свой народ, и в несчастную свою родину. Кто привел его к краю бездны — обманщик с ангельским нимбом и блаженствами предвечного мира иль великий зиждитель и враг всякого покоя? Теперь, когда разум его лишился опоры, а душа не знала, к кому пристать, князю стало страшно. Он искал спасения, и чувство к красавице еретичке, которое, как казалось ему, он в себе подавил, вдруг озарило его душу смутной надеждой. Но тут же подумал: «Борил прикажет заточить её в монастырь, и я никогда больше не увижу её. Могу ли я возлагать на неё надежды? Приехав в Преслав, пущу слух, что уезжаю в Таврию, а сам скроюсь в лесах».

Вьюга заметала дорогу, тулупы облепило снегом, кони встряхивали головами, леса, отяжелевшие от снежного убора, таяли в легкой дымке, и князь то и дело оглядывался, нет ли за ними погони.