Эмилиян Станев - Легенда о Сибине, князе Преславском

К вечеру въехали в первое село. В стоялом дворе — каменном строении, полузасыпанном снегом, — было пусто, но в конюшне стучали копытами лошади, а под навесом стояли прикрытые рогожей сани. В полутьме Сибин не заметил их. Но когда замерзшие слуги разместили коней, Эрмич вошел в корчму и сообщил, что накануне вечером сюда прибыла дочь Сологуна и осталась тут из-за непогоды.

— Отроки лежат, отогреваются в конюшне, а болярышни нету, — сказал он.

После всех стараний вырваться из омута, после всех терзаний, сомнений, готовности вверить себя милосердию божью, новость эта вызвала у Сибина неудержимый хохот. Сатанаил продолжал преследовать его, Сатанаил продолжал свою игру!..

Согретый жарким огнем очага и кубком вина, князь пришел в веселое расположение духа. Любы стали ему и белые сумерки, и глубокая тишина над селом, снежные вихри, завывание ветра. Прельстительны соблазны Лукавого. Имея в душе любопытство, можно жить даже в преисподней!.. Кто знает, быть может, Сатанаил подстроил эту встречу с болярышней, чтобы Сибин разочаровался и навсегда отвратился от неё. Не будет ли это малодушием, достойно ли будет омрачить благоразумным бегством азарт этих мгновений, столь похожих на мгновения перед битвой, когда белокрылый ангел слетает к душе, утомленной гаданиями и предчувствиями, чтобы вверить её в руки Провидения?..

Корчмарь, черный и косматый, как Иоанн Креститель, объяснил, что у них в селе помирает бывший кмет и болярышня вместе с одним святым человеком пошла к нему. В такую непогоду повсюду бродят злые духи, и душа преставившегося превратится в вампира, если не перебороть их усердной молитвой. Её милость, похоже, из христолюбивых, что сострадают простому люду, или же из тех божьих угодников, коим, говорят, царь в Тырнове велел отрезать языки.

Князь спросил, кто этот святой человек — монах или мирянин.

— Монах, твоя светлость. Видать, большая в нем сила. — Корчмарь перекрестился.

Дом бывшего кмета был неподалеку. Тускло светились два окошка. Сибин подошел к одному из них. От горевшей в доме свечи по натянутому свиному пузырю разбежались розовые волоконца. Князь вынул маленький ножик и просверлил отверстие в холодной корке налипшего снега.

На низком ложе, застланном толстой козьей шкурой, лежал больной — желтый, немытый, обросший. Он был в чистом исподнем, и посконная рубаха резко выделялась на грязном тулупе. В головах у него стояла пожилая крестьянка, рядом с нею человек с непокрытой головой и ещё трое молодых парней — видимо, сыновья или зятья. Высокий худой монах держал перед собой раскрытую книгу. Взгляд князя задержался на закрытом черным покрывалом лице монаха и вдруг обнаружил Каломелу.

Разрумянившаяся в жарко натопленной горенке, болярышня была похожа сейчас на Богородицу, склонившуюся над младенцем. Розовые губы её что-то шептали, лучезарные глаза источали благость. Она светилась, вся погрузившись в таинство, будто воочию видела расстающуюся с телом душу умирающего и с ангельской кротостью взирала на неё, воодушевленная мыслью о предстоящем воспарении её к престолу божьему. Она была девой и ангелом, земною плотью и духом падшего ангела. Ангел томился в плотской оболочке, а плоть была прекрасна благодаря ангелу…

Князь очарованно смотрел на неё, дивясь тому, что эти глаза, чистота которых порой делала их жестокими, могут выражать такую прельстительную преданность. Он вспомнил, как зарделась она и опустила глаза под его взглядом, неожиданно став смущенной девушкой, вспомнил улыбку, прятавшуюся в уголках её губ. И тут Сатанаил шепнул ему, что эта проповедница может быть столь же беззаветной в земной любви, как беззаветна её любовь к Богу, что, полюбив мужчину, она будет любить его с той же страстью, с какой предала себя Господу…

Монах положил книгу подле больного.

— Отцу и Сыну и Святому духу помолимся. Возьми в руки Евангелие, — сказал он.

Больной попытался привстать, но силы изменили ему и он снова откинулся на козью шкуру. Женщина бросилась к нему, хотела опуститься на колени. В замешательстве она ненароком толкнула треножник, и тот упал к ногам Каломелы. Болярышня вздрогнула, треножник запутался в подоле её платья, на миг приподнял его, и князь увидел стройную девичью ножку, обтянутую красным чулком…

На второй день пути новые нечаянности поджидали князя. Ночью он мысленно продолжал разговор с Каломелой, произнося не те слова, что говорил за ужином в стоялом дворе, а те, что намеревался сказать ей позже, потому что, когда она вернулась после таинства разрумянившаяся, вся в снегу, горя от радостного смущения, и улыбнулась ему, он понял, что любит её и что она тоже готова полюбить его. А теперь, когда она верхом на своем белом коне ехала с ним рядом, доверившись ему, князь окончательно убедился в том, что Нечистый и её приковал к колесу и кружит их вместе. Волею дьявола она предстала перед князем в ином обличье, и то, что прежде отталкивало его, ныне привлекало, ибо со вчерашнего дня князь отвратился от дьявола и искал Бога.

Как верно разгадал князь намерения её дяди! Царь хотел заточить её в монастырь, потому что дядя оговорил её как богомилку, и, если бы не заступничество царицы, её в тот же вечер постригли бы. Однако ей удалось перехитрить их и на другое утро бежать из Тырнова благодаря помощи братьев-богомилов и, всего более, апостола Сильвестра, который ехал теперь в болярских санях, храня глубокое молчание. Лишь присутствие этого человека омрачало радость князя — Сибин видел в его лице врага, для Каломелы же он был святой, наставник и учитель. Она везла его, чтобы спасти душу своего отца, убежденная в том, что в последние свои дни Сологун согласится на духовное крещение и завещает что-нибудь общине, пастырем которой был отец Сильвестр…

— Ты согласна, чтобы твой отец отдал богатство свое общине? — спросил Сибин.

— Будет хуже, коли оно достанется дяде, служителю Маммоны. — Она взмахнула рукой столь решительно, что князь улыбнулся. — Всё равно, княже, я уже не могу жить ни в Преславе, ни в Тырнове. Бог пожелал отторгнуть меня от мирской жизни. — Она взглянула на него, и Сибин догадался, что она ищет в его глазах подтверждения. — Да, такова воля божья! — повторила она, раздосадованная его молчанием.

Для того чтобы слуги и в особенности отец Сильвестр не слышали их, князь пришпорил своего жеребца. Каломела следовала за ним и так близко была возле него, что колени их иногда соприкасались.

«Божья воля или Сатанаилова? Пусть будет божья», — думал Сибин.

— Да, конечно, божья, — произнес он вслух. — Ведомо тебе, что моя матушка хочет, чтобы я взял тебя в жены?

Она посмотрела на него, широко раскрыв глаза.