Эмилиян Станев - Легенда о Сибине, князе Преславском

В центре сюжета — образ князя Сибина. Это человек ясного и глубокого ума, сильной воли и твердых нравственных принципов. Не дают покоя князю давно мучащие его вопросы, касающиеся некоторых сложных явлений мироздания и загадок «нашей многогрешной земли». Например, тщетно пытается он понять: в чём смысл жизни, как соотносятся между собой правда и ложь, Бог и Сатанаил, святость и греховность и многое другое. Нет в Сибине смирения духа, которого требует официальная церковь. После долгих раздумий он приходит к выводу: «Похоже, что я жил на острие меча». Его встревоженная душа ввергается в ещё большее смятение. И вместе с тем ненасытная жажда проникнуть в тайны мироздания забавляла и «питала азиатскую насмешливость его духа».

Перед нами раскрывается своенравный человеческий характер. Уже в первые годы своей сознательной жизни возненавидел Сибин официальную церковь. Он наблюдает яростную борьбу, которую ведет она с богомильской ересью, и всё более непримиримо настраивается против догм церкви и её пастырей. Не только против них, но и против царской власти, которая изображена в повести страшной силой, противостоящей народу, идеалам добра и справедливости.

Князь Сибин и его возлюбленная Каломела мучительно ищут выхода из трагических противоречий бытия и непостижимых загадок, перед которыми непрерывно ставят человека Бог и Дьявол. Красавица Каломела стремится к святости, к «венцу ангельскому» и во имя этого готова отрешиться от всех радостей земной жизни. Она, как и Сибин, разуверившись в канонах официальной церкви, преданно служит вере богомильской, почитаемой ересью. Но вскоре разочаровывается и в ней. Одно смятение, одна путаница уступает место другой.

Трагедия мысли и трагедия чувства обоих героев не получают сюжетного завершения в повести. Историческая эпоха, в какую жили Сибин и Каломела, не могла дать ответа на проклятые вопросы, которые мучили их. Преодолевая инерцию сюжета, Эмилиян Станев находит гибкое решение стоявшей перед ним композиционной задачи. Замурованный фанатиками-богомилами в пещере, Сибин бережно и нежно берет на руки умирающую Каломелу и бросается с ней в темную, рокочущую бездну подземной реки, которая либо навеки примет их в свое лоно, либо вынесет обоих к «свету солнца». Герои исчезают, сохраняя в себе возможность возрождения к новой жизни, к ещё более упорным поискам решений тех вопросов, перед которыми они были бессильны прежде. Так утверждается мысль о бесконечной преемственности жизни и бессмертии народа.

Художественный прием, найденный Станевым в «Легенде о Сибине», будет, как мы увидим, отчасти использован им в романе «Антихрист». Исторический сюжет не замкнут у Станева. Жизнь героев не исчерпывается в границах сюжета, она шире его и ёмче

Болгарская критика верно отмечала свойственную «Легенде о Сибине» двуплановость [2] См например: Атанас Натев. Отложеният спор. — «Литературен фронт», 1975, № 35. . Она выражается в том, что философская проблематика повести отнюдь не укладывается в границы её фабулы. Кроме тех вопросов, которые непосредственно терзают душу князя Сибина и Каломелы, внимательный читатель обнаружит и другой философский пласт. Он ведет нас к раздумьям об альтернативах, с которыми давно и особенно интенсивно ныне сталкивается человечество: свобода мысли и гнет рутины, стремление к переустройству мира или голый практицизм, вера в бесконечные возможности разума или слепой фанатизм.

Этот второй пласт, хотя и не столь явно ощущаемый в повести, но несомненно в ней присутствующий, ещё более раздвигает границы художественного замысла Станева, придавая ему остро современное звучание.

Гораздо дальше в этом направлении пошел писатель в следующем своем произведении «Антихрист» — историческом романе, занимающем, можно полагать, особое место в творчестве Станева. И о нём потому надо поговорить более обстоятельно.

События в этом романе развертываются в XIV веке. Перед нами возникает сложная панорама исторических коллизий, связанных с нашествием турок и порабощением Болгарии, а также — яростным противоборством сторонников официальной церкви и еретиков. Сюжетные перипетии романа так или иначе несут на себе отсвет исторических судеб Болгарии.

В центре повествования — драматическая жизнь монаха Теофила, история его физических и нравственных испытаний. Мы сразу же ощущаем чрезвычайно сложный человеческий характер. Пытливый ум Теофила, преодолевая соблазны ортодоксального христианства и веры в загробное счастье, стремится проникнуть в «загадку мироустроения» и понять истинный смысл жизни.

На этом пути его постигают горести и разочарования. Воспитанный в духе слепого повиновения церковным догмам, он постепенно осознает их внутреннюю противоречивость и несоответствие реальному опыту жизни. День за днем гаснет в нём вера во всеблагость и всесилие бога, и особенно интенсивно утверждается в нем ненависть и презрение к тем, кто именем всевышнего освящает тиранию и деспотизм на земле, кто, прикрываясь его именем, творит зло людям.

Несовместимость представлений о всеблагости бога и повсеместно царящей на земле несправедливости становится источником тяжких нравственных мук Теофила.

На наших глазах проходит почти вся жизнь героя романа. С юношеских лет исподволь зреет в нём мысль о том, что человеку по законам природы предназначено быть свободным и счастливым. Но эта романтическая мечта тут же вступает в неумолимое столкновение с суровой правдой действительности.

Композиционная структура романа очень своеобразна. Повествование ведется от имени самого героя. Он рассказывает историю своей жизни и своих бесконечных скитаний, в процессе которых происходит становление его характера и миропонимания. Но временами личность повествователя как бы исчезает, и разнообразные картины действительности предстают перед читателем сами по себе, не опосредованные личностью героя.

Сын царского богомаза, он был с детства свидетелем различных событий, происходивших в царском и патриаршем дворцах. Казалось, ему было уготовано на «свете божьем» благостное существование. «Первые зори» его сознания преисполнены радостного ощущения солнца и света, а душа его была открыта восприятию красоты окружающего мира, не подозревая ещё, что «тут-то и начинается путь в преисподнюю».

Уже с первых страниц романа мы замечаем одну из самых примечательных красок его стиля: иронию, которая предстает в самых разнообразных оттенках — благодушных и язвительных. И потому истинный смысл иного воспоминания или наблюдения Теофила приобретает порой характер почти противоположный тому, как это кажется поначалу.