Эмилиян Станев - Легенда о Сибине, князе Преславском

Э. Станев говорит о значении, какое он придает художественной форме, различным её элементам. Вне раздумий о ней нет искусства. Каждый новый роман властно требует иной структуры, иного построения сюжета, иных принципов выявления характера.

— Я не могу сесть за новое сочинение, если его форма не овладела мною, если не нашел соответствующих его содержанию и философии манеры повествования, образной ткани, тона, музыки слова. Когда я писал, например, «Антихриста», то с большим трудом вживался в непривычную для меня форму. Я как бы облачал себя в рясу. Эта форма долго держала меня в напряжении, пока я не овладел ею и перестал её замечать.

Э. Станев говорит в этой связи, что каждая новая книга должна быть открытием Это не значит, что она им всегда становится, но к этому надо стремиться. Писатель не имеет права повторяться.

— Я не могу свою работу превращать в гончарное производство…

Станев произносит слова раздумчиво и убежденно. Иногда даже запальчиво, словно полемизирует с неким невидимым оппонентом. Подчеркивает значение тех или иных слов резким движением руки, рассекая воздух ребром ладони. У него есть свой взгляд на предмет, и он готов его всегда горячо отстаивать.

Э. Станев говорит о том, сколь трудна и ответственна писательская работа. И как важно писателю быть верным своему призванию.

— А знаете, что всего удивительнее: чем старше и мастеровитее становишься — всё более убеждаешься, как много ты ещё не умеешь. Один из парадоксов нашей профессии в том, что с годами сопротивление материала возрастает. Писатель научается видеть свои недостатки, коих он прежде не замечал. Он становится требовательнее к себе и более зорким. А этот процесс не имеет предела. Вот почему с каждым часом работа идет всё труднее.

…Я смотрю на полки с книгами Станева, изданными во многих странах мира, и на усталое лицо хозяина этого кабинета. Сколько же труда и бессонных ночей спрессовано в них! А заботам нет конца! Повсеместно признанный мастер культуры, удостоенный многих почестей и званий художник, Эмилиян Станев продолжает вести жизнь неутомимого труженика. Он верен своему призванию.

С. Машинский

Понеже вселукавый враг наш рассеял по всей земле болгарской ересь манихейскую, смешав её с масилиаскою, — тем, кои являются начинателями этой ереси, — Анафема!

Тем, кои нарекают Сатану творцом зримого и распорядителем всего из земли произрастающего, — Анафема!

Тем, кои твердят, что Сатана создал Адама и Еву, — Анафема!..

Тем, кои говорят, что женщина зачинает в утробе своей благодаря Сатане и что с того мгновения Сатана пребывает в ней неотступно вплоть до рождения младенца, — тем, кои говорят сие, — Анафема!

…Твердящим же, что Бог не приимет человека, кающегося в своих грехах, — Анафема трижды!

Из синодика царя Борила

Воротившись с охоты, князь совершал омовение.

На дворе отощалые гончие глодали разрубленные хребты серн и кабанов, сокольничие бранились с псарями, потому что соколы, уже в надетых колпачках, кричали, раздраженные этим пиршеством собак; в пристройках, где находились кухни, слуги разделывали свежину, и стук топоров едва ли не заглушал клепала городских церквей, призывавших к вечерне. На дубу у огромного колодца была подвешена выпотрошенная оленья туша, сочившая кровью.

Слуга Тихик со свечой в руке ожидал, когда князь выйдет из умывальни. Он держал наготове шерстяной просоп, будничный кафтан и чистое исподнее. Наконец из-за приоткрытой двери показалась смуглая рука, князь взял просоп и исподнее. Тихик помог ему надеть кафтан, и князь вышел — освеженный, бодрый, с лоснящимся лицом, расчесывая свою черную курчавую бородку. Заплетенные слугой четыре косички, тяжелые и мокрые, черными змеями спадали ему на плечи. Почти бегом поднялся он по каменным ступеням наверх, так что Тихик едва поспевал за ним и чуть было не загасил свечу. Эта неутомимость князя, живость и точность его движений, равно как и черный соколиный блеск его проницательных глаз, смущали Тихика, внушали ему страх. Даже сейчас, после того как князь пять дней кряду скакал верхом по лесам за псовой сворой, он шел по широким сеням прямой, как кизиловая ветвь. Тихик видел, как он мимоходом погладил лежавший в углу обломок каменной бабы. Легкое прикосновение к истертому временем древнему идолу — движение, полное нежности и печали, — и вот уже князь за массивной дубовой дверью, окованной медными гвоздями и покрытой переплетениями орнамента. Тихик едва успел отворить её и первым войти со свечой.

— Задуй её! — приказал князь.

В натопленном покое от каменной печи нежащими волнами растекался сладостный запах чистоты, смешивавшийся с благоуханием лежавших на полке плодов айвы. Под мозаичной иконой святой Параскевы горела красная лампада. Её зыбкие отражения исполинскими ресницами трепетали на стенах и потолочных балках.

Сияние, исходившее от князя, стало ещё более зримым в красном полумраке опочивальни. Слуга улыбнулся, но, заметив в глазах князя знакомую неприступность, опустил голову — он понял, что и на этот раз князь не станет задерживать его.

— Монах принес книгу, господарь. Вон она, на столе. Он просит за нее два перпера.

— Я посмотрю. Скажи, чтоб подавали ужин.

Тихик оставил на столе подсвечник с погашенной свечой и вышел.

Князь взглянул на книгу, но не притронулся к ней. Кожа на деревянном переплете была порвана, замаслена, бронзовые застежки сломаны. И эта книга в конце концов отправится на полку вслед за другими. В глазах висевшего на дубе молодого оленя, чья кровь стекала сейчас на грязный снег во дворе, князь прочел намного больше, чем во всех книгах. Не в этих ли глазах таится загадка мироздания? Обложенный собаками, после того как от зари и до заката бежал от них по насту вдоль Тичи [3] Тича — старинное название реки Камчии. , олень попытался найти спасение в одной из прибрежных заводей. Эрмич, самый ловкий из охотников, выгнал его снова на берег, в ивняк, и олень завяз в иле. Пришлось там его и забить, потому что уже смеркалось. Занеся над ним рогатину, Сибин поймал его взгляд. Глаза оленя были красны, полны ужаса, мольбы и злобы — глаза мученика и Сатаны. Такими глазами смотрит поверженный воин, когда над его головой занесен неприятельский меч. Мольба и злоба, страх и ярость, благость и жестокость, смешанные воедино, возжигают тот пламень души, что светится в глазах земных существ…