Александр Филимонов - Проигравший.Тиберий

— Какого рода замечаний? Надеюсь, не по поводу моей лысины?

(Это была одна из любимых тем Тиберия. Он постоянно упоминал Юлия Цезаря, над лысиной которого безнаказанно смеялись все, кому не лень, и считал терпимость к подобным насмешкам одним из лучших качеств императора. Вот и сейчас не удержался, хотя был встревожен и разгневан.)

— Он оскорблял тебя, цезарь… говорил, что ты убиваешь лучших граждан Рима и он положит этому конец, — Сеян был серьезен и не желал оценивать любимую шутку императора, — Одним словом, все мои подозрения о его тайных мыслях подтвердились! Я, естественно, сказал Друзу, что молчать не буду и немедленно сообщу тебе, цезарь. На что он рассмеялся и заявил, что прелюбодеям, то есть мне и Ливилле, никто не поверит. Я в отчаянии, цезарь…

Самое интересное заключалось в том, что Сеян знал: Тиберию известно о его связи с Ливиллой. И все, что сейчас происходило, было самым настоящим спектаклем. Тиберий не мог без таких спектаклей. Они были ему нужны для того, чтобы заглушить все сомнения, которые появлялись или могли появиться у него в душе. Так старая шлюха, обитательница самого грязного лупанария, рассказывает клиенту о том, что хранит в своем сердце чистую первую любовь к какому-то, несуществующему юноше, и знает, что клиент ей не верит, но соглашается с правилами игры, убеждая себя самого, что с женщиной, не лишенной некоторых идеалов, приятнее иметь дело, чем с полностью безнравственной проституткой. Да что там лупанарий! Повсюду, в каждом доме, ежеминутно разыгрываются такие спектакли, и люди лгут друг другу, чтобы, как ни странно, почувствовать себя лучшими, чем они есть на самом деле. Таковы люди.

— Успокойся, мой дорогой друг, — произнес Тиберий торжественно. — Я, пока жив, не позволю опорочить твое честное имя. Прошу тебя только об одном — никому не говори о тех оскорблениях в мой адрес, которые ты слышал от Друза. Я сам с ним разберусь.

— Благодарю тебя, цезарь. Я буду нем как рыба.

— Друз — мой сын. От него я стерплю даже то, что не стерпел бы от любого другого. Но всему есть предел. Занимайся своими делами, Сеян, а Друза предоставь мне.

В этот день свидание отца с сыном не состоялось. Во дворце, где Друз пытался отыскать Тиберия, ему сказали, что император плохо себя почувствовал и уехал на одну из загородных вилл, чтобы подлечиться и отдохнуть. Допускать к себе никого не велел — пусть хоть весь сенат во главе с обоими консулами захочет его видеть. Друз начал догадываться, что против него плетется какой-то заговор и что Тиберий либо введен в заблуждение, либо сам этот заговор и возглавляет.

Он бросился к Ливии. В сложившейся ситуации ее совет мог помочь Друзу — кто, как не Ливия, лучше остальных разбиралась в темных закоулках души Тиберия? И она наверняка знала, как воздействовать на сына.

Вот когда Друзу пришлось пожалеть о том, что раньше он не позаботился завоевать любовь или хотя бы расположение бабки! Они не были в явной ссоре, но Ливия относилась к внуку достаточно холодно. Она еще могла, конечно, заставить Тиберия слушаться — но какой ценой? Для этого ей пришлось бы выложить последний козырь — уничтожающие его письма Августа. В этих письмах, трепетно ею сохранявшихся, было для Ливии все — и подтверждение пошатнувшейся веры в свое могущество, и причастность к делам огромной государственной важности, и личная защита. С какой стати Ливия должна была жертвовать своим последним сокровищем ради внука — совершенно бесперспективного, хоть и облеченного трибунской властью. Он, Друз, ее всегда ни в грош не ставил, занятый собой, и только собой, — как Нарцисс. Он, Ливия готова была поклясться, ни разу даже не задумался о том, почему остался жив, когда все его братья покинули этот мир. Впрочем, Ливия никогда не воспринимала внука всерьез и не занималась устройством его судьбы.

Беседы у Друза и Ливии не получилось. Бабка ограничилась выражениями сочувствия, посоветовала не портить отношений с Сеяном и помириться с ним. Друз чувствовал, что совет этот — мудрый, но принять его не мог. Распрощавшись с Ливией, он ушел, уверенный, что ноги его больше не будет в доме бабки.

А Ливия после некоторых размышлений решила написать Тиберию письмо. Кто знает, думала она, а не был ли визит Друза провокацией? Тиберий спит и видит, как бы уничтожить свою матушку. И всегда готов обвинить ее в подготовке заговора. Так что лучше обезопасить себя, решила Ливия. Она написала сыну, чтобы тот был осторожен — доверять Друзу, по всей видимости, нельзя. Не пересказывая содержания их беседы, а только изложив свои соображения по поводу настроений Друза, Ливия тотчас отослала письмо. Что она теряла? Если Друза убьют, это будет небольшая потеря. А выгода от благодарности Тиберия может получиться весьма существенной.

Дело было в том, что Ливия, чувствуя приближение смерти (ей уже было восемьдесят лет), все больше хотела быть обожествленной посмертно, как ее покойный супруг Август. Это, как ей казалось, будет наивысшей наградой за все ее труды и за ту чудовищную несправедливость, которую она терпит нынче от государства. Ее лишили всякой власти и даже не назвали матерью отечества! Август, всю жизнь перед ней трепетавший, не сделавший ни одного шага без того, чтобы с ней не посоветоваться, — он, видите ли, объявлен богом. А она? К сожалению, единственным способом добиться посмертного обожествления было — получить на это согласие сына. Она по-прежнему пользуется в Риме величайшим авторитетом, но если Тиберий запретит сенату после смерти Ливии строить храмы в ее честь — они не будут построены. Ей требовалось заслужить благодарность сына. Со временем Ливия собиралась отдать ему и письма Августа, обнародования которых Тиберий так боялся. Ну а пока — пробный жест, письмо с доносом на Друза Младшего. Что она за это получит?

Она получила небольшую записку. В общем, довольно доброжелательную, если бы в конце Тиберий не советовал ей беречь здоровье и посвящать последние дни жизни заслуженному отдыху, а не копаться в этой грязи.

Через несколько дней Друз Младший неожиданно получил задание от императора, утвержденное сенатом. Его назначали инспектором береговых оборонительных сооружений в южной части Италии. Дело было неслыханное — народным трибунам не осмеливался приказывать никто, даже Юлий Цезарь, даже сам Август! Но Друз благоразумно согласился, делая вид, что принимает это назначение как просьбу отца. Как оказанное высокое доверие. Он незамедлительно отправился в Таррацину и, прибыв на место, взялся выполнять поручение со всей добросовестностью, чтобы честным трудом и послушанием вернуть доверие отца. Друз постоянно писал Тиберию: докладывал о каждом своем шаге, уверял в преданности, справлялся о самочувствии. В этом было что-то невыносимо жалкое, особенно когда он думал, что, возможно, его письма попадают в руки Сеяна и тот вместе с Ливиллой читает их, отпуская язвительные замечания. А Ливилла презрительно кривит губы.