Александр Филимонов - Проигравший.Тиберий

Он и не собирался выпускать бразды. Кстати, на том же заседании сената он предложил, чтобы закон об оскорблении величества был дополнен еще несколькими положениями — о наказании не только тех, кто без должного почтения упоминал имя Августа, но и таких, кто вольно или невольно наносил оскорбление и ему, Тиберию. Он сослался на один пример такого оскорбления: в городе Ноле местный житель воздал Тиберию почести в тот самый день, в какой когда-то они были оказаны Августу. Возможно, этот человек искренне уважал своего императора, но, сам того не понимая, совершил преступление, ужасное вдвойне — так как оскорблены были сразу двое великих: и Август и Тиберий. Он назвал сенату имя преступника, и сенаторы единогласно вынесли незадачливому почитателю заочный смертный приговор. Имущество казненных по обвинению в оскорблении величества становилось отныне собственностью императора, а доносчики получали установленную награду, то есть им как бы давалось понять: хочешь больше заработать — делай больше доносов.

Вскоре Тиберий окончательно порвал свои отношения с матерью. Ливия, оправившись от страха, что ее будут обвинять в организации покушения на жизнь Германика, воспрянула духом и попыталась восстановить влияние на сына. Это ему не понравилось. Он публично отверг несколько кандидатур, предложенных Ливией в городские магистраты: «Господа сенаторы, я вынужден просить вашей помощи против докучливых просьб Ливии Августы. Она требует, чтобы я ставил на высокие должности людей, известных мне своей непорядочностью и дурными привычками. Я не хочу ее ни в чем винить, но совершенно очевидно, что она уже потеряла ясность ума и не может больше допускаться к государственным делам». Послушный сенат вынес такое постановление, и Ливии с этих пор предписывалось беречь свою старость и вести обычный образ жизни, подобный тому, который ведут простые домохозяйки. Даже от участия в обрядах весталок она была отстранена.

Все же среди сенаторов, во всем покорных воле Тиберия, нашлось немало таких, кто понимал важность случившегося. Дело было не в том, что вздорная и властолюбивая старуха Ливия терпела от сына очередное поражение. Заканчивалась целая эпоха в истории Рима — ведь Ливия была его правительницей едва ли не в большей степени, чем сам Август. И то, что сенат пошел на поводу у Тиберия, было явным, а не выдуманным оскорблением величества — попиралась последняя воля Августа, назначившего в завещании Ливию и Тиберия наследниками первой степени. Самые, если можно так сказать, бесстрашные из сенаторов, как могли, пытались выражать протест. Старик Луций Аррунций, например, заявил, что раз уж с Ливией решили обойтись так жестоко («Не забывайте, господа сенаторы, что она носит имя Августы, дарованное ей мужем, что наряду с Августом ей должны были быть посвящены храмы»), то нужно хотя бы присвоить ей титул матери отечества, ведь сам Август неоднократно говорил об этом. А сенатор Азиний Галл, вечный противник Тиберия, понимая, что ни одно предложение, связанное с оказанием почестей Ливии, не пройдет, предложил нечто абсурдное: отпуская великую правительницу на покой, оставить ее в большой политике номинально: то есть называть во всех сенатских постановлениях Тиберия — Тиберием Ливиадом, то есть сыном Ливии.

Таким образом, все государственные решения будут осенены ее именем.

Разумеется, Тиберий из скромности отверг все эти предложения.

Сама Ливия, узнав о том, что она больше не хозяйка в Риме, отважилась на безумный поступок — решила предать огласке письма Августа. Это была месть сыну, и Ливия, ослепленная желанием отомстить, уже не заботилась о своей репутации — о том, как она будет выглядеть в глазах общества, когда ее спросят, почему письма, столь важные, держались ею в тайне?

Она сделала вид, что довольна тем сенатским постановлением, дававшим ей возможность наконец отдохнуть — и по этому радостному поводу устроила у себя во дворце большой прием. Пригласила на него жен сенаторов и городских магистратов. Не пожалела средств на то, чтобы праздник оставил у всех незабываемое впечатление. Гости и впрямь были поражены пышностью приема, изысканностью угощений и богатыми подарками — каждая получила какую-нибудь драгоценность. В центральной зале дворца, где расположились Ливия и гостьи, хватило места и для актеров, разыгрывавших представления, и для музыкантов, и для певцов. Но главный концертный номер, как оказалось, был припасен Ливией на десерт. Она объявила, что вдруг вспомнила, как любили они с Августом такие вот дружеские приемы, как много у них было хороших друзей и поводов для того, чтобы их приглашать в гости. От этих воспоминаний Ливия перешла к тому, каким великим правителем был Август и как ей во всем доверял — от мелочей до важнейших решений, влияющих на судьбу отечества.

В подтверждение своих слов Ливия велела секретарю принести несколько писем. Они были ею заранее приготовлены, и секретарь отлучился за ними ненадолго, но и за это малое время в зале успела воцариться гробовая тишина, несмотря на то что в нем находились одни женщины. Им всем было ясно, что они сейчас узнают какой-то важный секрет.

Ливия, полистав письма, сшитые в изящно украшенную книгу, словно бы наугад выбрала одно, где говорилось об отношении Августа к доносчикам.

«В том случае, — писал Август, — если я подозреваю, что доноситель выдвигает свои обвинения не из чувства истинного патриотизма и гражданской порядочности, а желает прямо или косвенно извлечь из них пользу для себя — я не только не принимаю в расчет его показаний, но ставлю черную отметку против его имени и никогда впоследствии не поручаю ему ответственный пост».

Это был пока лишь намек на то, что Тиберий пользуется ложными доносами ради власти и личного обогащения. Но гостьям уже не нужно было намекать, что Ливия собирается нанести последний удар по сыну. Все слушали затаив дыхание объединенные общим чувством злорадства — и Ливия по лицам присутствующих поняла, что Тиберия ненавидят все без исключения. Она прочитала еще одно письмо, относящееся к тому времени, когда Тиберий хотел возвратиться в Рим с острова Родос. Август в этом послании говорил о том, что он не может побороть неприязни к Тиберию, и удаление его в ссылку считает большим благом для государства. Кроме того, Август писал, что хочет добиться для Ливии почетного титула: «Если меня величают отцом отечества, то мне кажется нелепым, что тебя не величают матерью отечества. Клянусь, ты сделала в два раза больше, чем я, для государственного переустройства. Почему ты просишь меня подождать еще несколько лет, прежде чем обратиться к сенату с ходатайством оказать тебе эту честь?»