Александр Филимонов - Проигравший.Тиберий

Арминий уже подумывал о том, что хорошо бы послать людей в Тевтобургский лес — за оставленными там баллистами. Но, во-первых, на это ушло бы много дней, во-вторых, трудно было бы найти кого-нибудь, кто умел бы с этой техникой обращаться, а в-третьих — как выяснил Арминий, — эти хитроумные машины сразу после разгрома римлян были предусмотрительно разрушены победителями, чтобы никто больше не смог этого оружия обратить против них. Выход из положения был один: под страхом смерти собрать германское войско и отбить мост одним ударом, пусть на стены укрепления и придется взбираться по трупам соплеменников.

И только Арминию удалось приготовиться к решающему штурму, как из-за Рейна, откуда-то издалека, послышалась труба. Защитники моста ответили знакомому сигналу своими трубами — и уже сам Арминий, умевший понимать язык римских сигналов, услышал, что к Рейну идет большое подкрепление. Впрочем, сигнал трубы германцы поняли, и не разбираясь в его значении. Возмездие идет — вот о чем пела римская труба. Войско Арминия, дробясь на небольшие группы, принялось беспорядочно отступать. Вождям мятежа, Арминию и Сегимеру, ничего не оставалось, как последовать за своими подчиненными.

И они не узнали, что на помощь защитникам моста еще никто не шел. А это была всего лишь военная хитрость, пришедшая в голову все тому же Кассию Херее. Он рассчитал, что германцы испугаются открытого столкновения с якобы подходящими железными римскими когортами, — и не ошибся.

Настоящее подкрепление подошло только через три дня. Его привел не кто иной, как Тиберий. Ему пришлось на неопределенное время отложить свой паннонский триумф.

Для Тиберия опять начиналась война — теперь уже за возвращение утраченных земель за Рейном.

Известие о разгроме армии Квинтилия Вара потрясло Рим. В городе, мгновенно охваченном самыми невероятными слухами, началась паника — словно гибель римского войска уже означала гибель самого Рима и завоевание германцами всей Италии. Жители спешно паковали все имущество, которое можно было увезти с собой, — и покидали столицу. Страх перед ордами разъяренных варваров, идущих с севера, превратил римлян в неуправляемую толпу. Неизвестно, к чему привел бы массовый исход граждан из Рима, если бы не решительное вмешательство Августа. Отряды преторианцев преградили дорогу потокам беженцев. Повсюду зачитывался императорский указ о запрещении покидать город, восстановлении гражданского спокойствия и новом тотальном призыве на военную службу.

На самом деле твердость и решительность проявил вовсе не Август, а Ливия. Она смогла взять себя в руки и привела в чувство мужа, поначалу охваченного паникой, как и большинство его подданных. Возможно, для престарелого Августа весть о таком полном поражении римлян оказалась слишком тяжелым испытанием — поначалу он был так же испуган, как и большинство его подданных. Рассказывали, что император затворился в своем доме на Палатине, в особой комнате, которую называл «своей мастеровушкой», и там буквально бился в истерике, время от времени громко, на весь дом крича: «Вар! Вар! Верни мне легионы! Верни полковых орлов!» Из этого состояния Ливии удалось вывести его довольно быстро, хотя и не без труда. Она доказала мужу, что положение совсем не такое безнадежное, каким могло бы быть — если бы Тиберий к этому времени не усмирил Паннонию. Победители германцы не преминули бы соединиться с паннонцами, и вот тогда Риму оставалось бы лишь уповать на милосердие богов.

Пока же вполне можно было обойтись и собственными силами. В недавнем прошлом кампания по набору солдат в паннонские легионы Тиберия и Германика изрядно опустошила людские резервы. Но это только на первый взгляд, заявила Ливия. Она предложила Августу издать эдикт, предписывающий брать на военную службу мужчин старше тридцати пяти лет — они вполне могли носить оружие, раз у них хватало здоровья целыми ночами просиживать за чашей вина. В среде солдат-ветеранов, уволенных в запас, также был проведен набор — нечего было таким умелым воинам бездельничать в трудное для государства время. И еще по настоянию Ливии был организован отлов тех юношей, отпрысков более или менее обеспеченных семейств, которым разными путями (чаще всего — подкупом чиновников) удалось отвертеться от армейской службы. Уж кто-кто, а Ливия точно знала, в какой семье есть уклоняющийся от призыва сын и где его следует искать. Наконец, по настойчивому требованию Ливии, несколько отцов из всаднического и даже сенаторского сословий, особенно сильно сопротивлявшихся тому, чтобы их чадо отправилось сражаться за Священную империю, было публично казнено путем избиения розгами и последующего лишения головы, а тела этих преступников были крючьями стащены по лестнице Гемоний в Тибр.

Жестокость всех этих мер в короткий срок восстановила порядок в городе и успокоила Августа. Он лично возглавил комиссию по набору рекрутов, на свои средства снарядил и вооружил легион и, видимо, так воодушевился этим, что собрался во главе нового войска идти к Рейну. И действительно, выступил в поход, если и не для того, чтобы продемонстрировать свое былое воинское искусство, то хотя бы с целью вдохновить солдат и офицеров: если уж император, несмотря на преклонный возраст, рвется в бой, то им и подавно следует не щадить жизней. Впрочем, Август дошел только до предгорий Альп и там оставил войско, передав командование Тиберию.

Прославленный полководец, только что увенчанный триумфальными украшениями (правда, из-за общего траура отложивший столь долго ожидаемый триумф), Тиберий на этот раз не стал прибегать к активным военным действиям. Он считал, что не имеет достаточно сил, чтобы прямо сейчас пытаться вернуть потерянные германские земли. По-прежнему Рим был вынужден держать крупные соединения в Паннонии, в обеих Галлиях, чтобы удерживать народ от возможных мятежей — вероятность их возникновения сильно возросла после того, как повсюду разнесся слух об успехе германцев. Тиберий с несколькими легионами приблизился к Рейну и встал там, не делая попыток пересечь реку. Поскольку Арминий и Сегимер также не нападали, Тиберий получил возможность как следует укрепиться на этом рубеже. О скорой победе над взбунтовавшимися германцами и речи быть не могло, но зато Италия была теперь надежно защищена от вторжения.

Так прошел год. Страсти в Риме понемногу улеглись. Гибель Вара уже не воспринималась как катастрофа, она теперь вызывала в душах граждан справедливый гнев. В сенате все чаще поднимался вопрос о возвращении утраченных боевых знамен, и Август, понимавший, что вернувшиеся в Рим орлы помогут смыть общий позор, стал требовать от Тиберия решительных мер. Тиберий же, чья осторожность стала просто патологической (пример Вара все время стоял у него перед глазами), в своих письмах Августу оправдывался тем, что не может полностью полагаться на войска — солдаты плохо обучены, большинство видело противника только издали, армию нужно еще долго муштровать, чтобы она стала готова одерживать победы. В одном из писем Тиберий сообщил Августу, что пока не может быть спокоен даже за собственную жизнь, потому что солдаты из рук вон плохо справляются с такой простой службой, как охрана лагеря: к палатке главнокомандующего беспрепятственно пробрался один бруктер, переодетый легионером, и только бдительность самого Тиберия помогла избежать трагического случая. Заметив незнакомое лицо, Тиберий поднял тревогу, бруктера схватили, и под пыткой он сознался, что послан Арминием.