Михаил Иманов - Звезда Ирода Великого.Ирод Великий

Не в силах больше оставаться на месте, Ирод велел оседлать своего коня. Он поскачет в пустыню, и хотя отец может быть недоволен, он сделает это. Ему хотелось остаться одному, чтобы вокруг, куда ни кинь взгляд, не было ни строения, ни дерева, ни человека.

Слуга подвел коня, но, лишь сунув ногу в стремя, Ирод увидел отца, показавшегося на пороге. Отец молча смотрел на него. Бросив поводья слуге, Ирод подошел. Отец положил ему руку на плечо, проговорил, испытующе глядя на сына:

— Ты уже совсем взрослый, Ирод, совсем взрослый. — И, кивнув в сторону двери, добавил: — Пойдем.

Они прошли в комнату Ирода, отец опустился в кресло и, скрестив ноги, опять, как и на пороге дома, испытующе посмотрел на сына. Сказал негромко:

— Я хочу, чтобы ты осознал: детство твое закончилось, — Он вздохнул и продолжил: — Оно закончилось раньше, чем должно, но что поделаешь.

Волна радости — с головы до ног — пробежала по телу Ирода. Ему хотелось броситься отцу на шею, он с трудом сдержался — такие порывы он уже не имел права проявлять, ведь отец сам признал, что детство закончилось. Он сдержался, лишь нетерпеливо переступил с ноги на ногу.

Антипатр понял, какую бурю вызвал в сердце сына. Ему хотелось протянуть руку и привлечь Ирода к себе, погладить по голове, провести ладонью по спине, как он любил делать, когда сын был маленьким. Он почувствовал, как глаза его влажнеют. Но проявлять отцовское умиление в отношении взрослого сына было бы неправильно, и, обтерев ладонями лицо, как бы стирая усталость (а главным образом слезы, все-таки предательски появившиеся на глазах), Антипатр сказал:

— Я хочу, чтобы ты и Фазаель были рядом со мной, довольно вам держаться за материнскую юбку, пора начинать жизнь воинов.

— О отец!.. — уже не в силах сдерживать радость, воскликнул Ирод, шагнув к отцу.

Антипатр, предупреждая порыв сына, поднял руку, проговорил намеренно холодно:

— Я уверен, ты будешь отважным воином, но, чтобы достичь того, чего я хочу для себя и для вас, моих сыновей, этого мало. Хочу, чтобы ты понял: выдержка для тебя важней, чем отвага. Ты должен уметь полюбить тех, кого презираешь, уметь скрывать свои чувства, оставаться холодным в те минуты, когда внутри тебя все кипит и клокочет от гнева. Это и отличает настоящего мужчину, настоящего воина. Будь мудр, не торопи события, хитростью и терпением ты добьешься значительно больше, чем мечом. Ты понимаешь меня? — глядя на сына снизу вверх, после непродолжительной паузы спросил Антипатр.

— Да, отец, — твердо и убежденно ответил Ирод, в самом деле сумев подавить в себе возбуждение. Лицо его при этом выражало спокойную сосредоточенность.

Антипатр был удивлен такому почти мгновенному изменению в состоянии сына, он одобрительно подумал: «Он далеко пойдет», а вслух произнес, вставая:

— Я верю в тебя, Ирод. Завтра мы отправимся к царю Арете. Будь рядом и помни, о чем я сказал тебе.

И, больше ничего не добавив, Антипатр покинул комнату Ирода.

Ирод стоял замерев, пока шаги отца не затихли в коридоре, потом осторожно опустился в кресло, еще хранящее тепло отцовского тела, и, обхватив руками голову, просидел так долго. Он ни о чем не думал, а старался вызвать в себе ту выдержку, о которой говорил отец, и не просто на час, на день, на продолжительное время, но — навсегда. И в конце концов он почувствовал, что это получилось. Он встал, подошел к окну и выглянул наружу. Движения его стали медлительными, но уверенными, шаг потерял порывистость, но приобрел твердость.

— Детство кончилось, — проговорил он вслух, уже не испытывая ни радости, ни сожаления, и добавил глухо: — Пустыня умерла.

Как всякий восточный царь, Арета умел чувствовать себя едва ли не властелином мира. Дворец его утопал в роскоши, слуги — от ближайших придворных до простых стражников — смотрели на повелителя со страхом и восхищением.

Тот, кто преуспел в тонкой науке лести, мог надеяться занять лучшее место у подножия трона. Но при этом никто не был уверен в собственном будущем: сегодня царь дарил вельможе улыбку, а назавтра с прищуром смотрел, как палач отделяет несчастную голову от несчастного же тела.

Аравийский царь Арета не был злым человеком, но доброе человеческое начало в нем проявлялось редко, потому что он был царем. А быть царем значило для него иметь полную и неограниченную власть над своими подданными. Доброта же и снисхождение, как думал Арета, ограничивают власть. А уж такие проявления, как милосердие, просто вредны для власти. Милосердие можно проявлять в очень редких случаях, да и то не к собственным подданным, а к побежденному врагу, и только тогда, когда это выгодно, то есть по расчету, а не по велению души.

Арета никогда не задумывался, любит ли он свой народ, и если бы его кто-нибудь спросил об этом, он бы весьма удивился. Прежде всего он любил себя, любил еду, которая доставляла удовольствие его желудку, любил жен, которые доставляли удовольствие его плоти. Но как, а главное, зачем любить оборванцев, снующих на улицах, или любить солдат, что были, на его взгляд, все на одно лицо, — этого Арета не понимал и никогда бы не понял. Что же до придворных, готовых в любое мгновенье пасть перед ним ниц, то как можно любить тех, кто валяется у тебя в ногах за толику удовольствий, которые ты небрежным движением руки сбрасываешь им с пиршественного стола жизни. Их можно только презирать, и Арета презирал их.

Другое дело — люди чужих земель: разговаривая с ними, он надевал маску милосердного и справедливого властителя. Впрочем, когда люди чужих земель оказывались ему ненужными, он легко сбрасывал маску.

Известие о прибытии первосвященника Иудеи Гиркана в его столицу заставило Арету задуматься: надеть ли маску милосердия и справедливости или приказать страже схватить Гиркана и заточить его в самое глубокое подземелье своего дворца. Тут было о чем подумать. Если бы не Антипатр, поддерживавший первосвященника, то участь Гиркана была бы без колебаний решена. Но Антипатр казался Арете человеком полезным: во-первых, был смел и отважен, во-вторых, хитер, в-третьих, обладал сильной волей, а в-четвертых, был женат на Кипре, подданной царя, а следовательно, хотя и не вполне, но в некотором смысле мог считаться и его подданным.

У Антипатра было еще одно замечательное преимущество: он был идумеец, а следовательно, враг иудеев. А так как Иудея издавна была для Ареты лакомым куском, то такой человек, как Антипатр, должен был считаться другом аравийского царя.

Арета никогда не видел Гиркана, но слышал, что он слаб телом и духом. Таких людей царь особенно презирал.

Но дело тут было не в отношении, а в выгоде, и ничтожность Гиркана в данных обстоятельствах была неизмеримо полезнее всех выдающихся качеств его младшего брата Аристовула (Арета был о них много наслышан). Слабый правитель, посаженный на царство аравийским царем…