Михаил Иманов - Звезда Ирода Великого.Ирод Великий

— Я ничего не забыл, — с досадой на лице произнес Антипатр, — Но не забывай и ты, что с ними вместе шли люди, очень много людей, а они — наш народ, и другого нам не дано. Нельзя покорить их одной лишь силой оружия — к строгости необходимо прибавить любовь. Вспомни Цезаря и наше возвышение — он умеет прощать врагов и делать из них друзей, — Антипатр помолчал и вдруг, покачав головой, проговорил с горечью: — Ирод, Ирод, я боюсь за тебя!

Ирод ушел недовольный и встревоженный. Он был недоволен, что отец снова заговорил об этой проклятой любви. Представляя себе лицо Малиха, Пифолая или любое другое лицо из толпы, Ирод сжимал кулаки — он ненавидел их всех и чувствовал, что никогда не примет слов отца.

Встревожился же он от горечи Антипатра, с какой тот говорил: «Ирод, Ирод, я боюсь за тебя!» Надо было знать железный нрав Антипатра — если уж он выказывает свои чувства так явно, то, значит, по-настоящему недоволен сыном. А ведь после возвышения Антипатра Цезарем Ирод ждал, что отец назначит его на высокий пост. Он был уверен, что так оно и будет — на кого же еще опираться отцу, как не на него, Ирода? Но после этого неприятного разговора уверенности в нем значительно поубавилось, а тревога возросла.

Через несколько дней во дворце Гиркана собрался государственный совет. Кроме первосвященника и Антипатра присутствовали все члены Синедриона, а также Малих и оба брата — Фазаель и Ирод. Несколько часов длилось обсуждение. Вопросы были разные — от крупных, определявших государственную политику (отношения с наместником Сирии, союз с Аравийским царством), до мелких (ремонтные работы в одном из притворов Иерусалимского храма или штрафы с торговцев, загрязнявших рыночную площадь). Причем обсуждение незначительных вопросов зачастую вызывало особенно бурные споры.

Ирод исподлобья, с неприкрытым презрением смотрел на членов Синедриона, этих немощных старцев, вообразивших себя настоящими государственными мужами, — важных, кичливых, заумных. Они-то думают, что могут влиять на судьбу страны. А Ирод знал, что они ничего не могут, и пригласили их сюда только для того, чтобы они своим присутствием, гордым видом и нагоняющими тоску речами изображали законность существующей власти, соблюдение традиций и, главное, представляли народ, копошащийся где-то за толстыми стенами дворца.

Ирод не понимал, зачем отец пригласил его сюда, передав настоятельную просьбу первосвященника, — он молчал, скучал, чувствовал себя лишним. Время от времени Гиркан или кто-то из членов Синедриона обращались к Фазаелю, и тот почтительно отвечал на их вопросы. Ирода же, казалось, никто не замечал.

Наконец обсуждения завершились. Все уже собрались было разойтись и лишь ожидали разрешения первосвященника. И он, восседавший на троне своего отца, — тщедушный, жалкий, — поднял сухую костлявую руку, и… Того, что он сказал, не ожидал никто. Гиркан провозгласил, что назначает Фазаеля начальником Иерусалима и окрестностей, Ирода — начальником Галилеи [33] …начальником Галилеи… — Галилея — одна из областей Палестины, самая населенная и плодородная, столица Тивериада. Именно Галилея по традиции считается родиной Иисуса Христа. , а кроме того, начальником над всеми войсками Иудеи. Объявив это, Гиркан медленно опустил руку и, медленно же поведя головой, величественным взглядом оглядел присутствующих. В иные моменты Гиркан умел представиться настоящим царем — сильным, беспрекословным, даже мужественным, и тогда тело его казалось крепким, взгляд — пугающим, и он становился похожим на своего отца, грозного царя Александра.

У членов Синедриона вытянулись лица, а оба брата — и Фазаель и Ирод — не сумели скрыть удивления. Лишь лицо Антипатра оставалось спокойным. Ирод заметил в углах его рта презрительную усмешку.

Все конечно же были готовы к тому, что оба брата получат высокие посты — кого же еще должен был возвысить Антипатр, если не собственных сыновей (выродков, псов облезлого шакала, как называли их в Иерусалиме). Но никто не ожидал, что это случится так скоро и возвышение будет столь значительным, оскорбительным и для членов Синедриона, и для жителей Иерусалима.

Малих сидел не шевелясь, крепко сжав кулаки. То, что объявил первосвященник, он воспринял как личное унижение. Кто-то за его спиной прошептал:

— Их остановит только смерть, но разве есть в Иудее человек, который отважится на это?!

«Есть!» — подумал Малих и вздрогнул, ему почудилось, что он произнес слово вслух. Затаив дыхание, он повел глазами по сторонам и, лишь убедившись в обратном, облегченно выдохнул. Поймав на себе изучающий взгляд Антипатра, Малих заставил себя улыбнуться и, не ограничившись улыбкой, поднялся и произнес чуть отрывистым от волнения голосом:

— Восславим величие первосвященника, мудрость Антипатра и доблесть его сыновей!

Члены Синедриона ответили приветственным гулом, больше похожим на тяжелый вздох. Гиркан одобрительно кивнул, Антипатр продолжал смотреть на Малиха изучающе, а Ирод презрительно усмехнулся.

Уже на дворцовой лестнице Антипатр сказал Ироду, кивнув в сторону парадных дверей:

— Ты должен доказать им, что первосвященник не ошибся в твоем назначении.

— Я докажу, что ты не ошибся во мне, отец, — ответил Ирод.

Антипатр покачал головой и вздохнул:

— Ты уже огорчаешь меня. Разве ты не понял, о чем я прошу тебя?

Ирод склонился перед Антипатром:

— Прости, отец, больше я не позволю себе…

Он не закончил, виновато глядя на отца, а тот, не ответив, отвернулся и заговорил с Фазаелем.

Ирод не мог поверить своему счастью, хотя старался держаться на людях с подчеркнутым спокойствием, даже равнодушием, и, когда его поздравляли, только небрежно кивал. Оставаясь же один, особенно ночью, он предавался бурной радости: словно ребенок катался по ложу, вскакивал и, укутавшись покрывалом, как тогой, принимал торжественные позы, шепотом, но величественно произносил длинные речи. В них было мало смысла, но много надменности. Ирод представлял себя стоящим на возвышении перед огромной, до самого горизонта, толпой людей. Люди слушали его затаив дыхание, а когда он заканчивал, радостно кричали.

Несколько ночей он почти не спал, только под утро забываясь тяжелой бесчувственной дремой. Все эти ночи он выходил во двор и долго смотрел на свою звезду. Она казалась ему теперь особенно яркой, порой настолько, что по-настоящему ослепляла. И странно, в ее свете он не видел лица Мариам, хотя жаждал увидеть.

О Мариам он думал столько же, сколько о своем счастье, и с таким же возбуждением. Если бы в городе не было отца, Ирод бы непременно пошел к Мариам, взял бы ее за руку и увел с собой. Да, она внучка царя, но и он теперь не кто-нибудь, но правитель Галилеи, начальник всего иудейского войска, полководец. То обстоятельство, что все его войско состояло всего из нескольких отрядов идумейцев, а как полководец он себя еще никак не проявил, Ирода совершенно не смущало. Минутами ему казалось, что он стоит выше первосвященника Гиркана, и даже выше своего отца, Антипатра. Порой он представлял себя римским сенатором в тоге с пурпурной полосой, а то и правителем Рима — то ли Помпеем, то ли Цезарем. Лица обоих полководцев сливались у него в одно, и, приглядевшись, он узнавал в нем свое собственное. И если он видел себя таким, то почему то же самое не могла видеть Мариам?!