Владислав Ванчура - Картины из истории народа чешского. Том 1

— Ей-Богу, — воскликнул Космас, — я оттреплю магистра за ухо, а этих старых дураков выкину за дверь!

— Не делай этого, — с улыбкой возразила Божетеха. — Видно, сам Бог поставил их на твоей дороге и сам Бог подает тебе знак — в наилучших словах и с изящнейшим искусством закрепить предание, полученное ими от отцов.

Но Космас был так раздражен, что не мог ответить. Он щелкал от злости пальцами, стыдясь за свои произведения, такие жалкие и смешные. Он знал их изъяны, хотел исправить, чувствовал себя униженным перед Бруно, которому дали возможность их увидеть. Его охватил страшный гнев, и он злился бы до вечера, если б взгляд его не упал на растерянное, осунувшееся лицо жены. Стоило ему только взглянуть на нее, как мысли его изменили направление (как флюгер на верху башни, когда ветер вдруг подует с другой стороны). Он заметил, что жена мучается, увидал, что она не понимает в чем дело, догадался, что раскаивается в своем поступке, вызванном добрыми намерениями. Он встал на колени перед постелью жены и, похлопывая ее слегка по рукам, раз десять повторил ей, что хоть она и дурочка, но сам он был бы еще большим дураком, если б, несмотря на это, не видел множества ее прекрасных достоинств.

Но что касается стариков, то Космас остался неумолим. Он вновь и вновь прогонял их. И беднягам поневоле пришлось стучаться в другие двери. Они подолгу стояли у монастыря бенедиктинок, околачивались вокруг костела святого Иржи, ловили богомольцев, идущих поклониться мощам святой Людмилы, а если не удавалось подцепить ни кусочка, тащились дальше к святому Виту, где вдоль стены кишело мастеровых без числа. Время от времени какой-нибудь добросердечный паренек насадит кусок жаркого на крюк и, перегнувшись с лесов, подаст им — заморить червячка. Они отвечали затверженной фразой, призывая на даятеля благословение святого Вита, в честь которого воздвигалась колокольня. Но случалось и так, что они приходили чаще, чем могло выдержать доброхотство каменщиков, и тогда добрые люди эти гнали их прочь, кидали в них каменья, ругали их. Тогда что ж им еще было делать, как не пускаться наутек? валившись на расстояние выстрела и находясь уже перед самым ГрадОхМ, то есть перед дворцом владетельного князя, они для приличия замедляли бег и кланялись крыльцу, как будто на пороге стоял сам властитель. При этом либо однорукий воин, либо монах, давно уже потерявший право так называться, говорил, что княжеский дворец прекрасен, и высок, и сложен из хорошего камня. Они не могли отказать себе в этом удовольствии, гордясь Градом, как всадник гордится конем. Обиталище епископское — низкое, протяженное, широкое — не вызывало в них такого восхищения. На мопашка оно нагоняло даже страх, потому что он никак не мог забыть жившего там пана в высокой шапке, чей предшественник учинил до черта крутую расправу над его монастырем.

— Ах, — всегда говорил монашек, указывая большим пальцем на соединенные арочками и разделенные столбиками узкие окошки у себя за спиной. — Ах, ах, ах! Епископы — наместники Апостолов, и монахи, священники, простой люд — все должны их слушаться. И я охотно это делаю, но почему же все-таки не могу сидеть за стеной своего монастыря? Признаться, я не принимал ни большого, ни малого пострига и даже среди братий, давших лишь половину обетов, слыл нерадивым. Монастырю я был маленько в тягость, и настоятель видеть меня не мог. Меня гоняли во все стороны и не подпускали ни к чему. Но как-то раз пришел к нам резчик из Царьграда и дозволил мне долота точить и подавать ему деревянный молоточек или палочку. Я с этим хорошо справлялся. Прищурюсь точь-в-точь как он и, наклонивши голову, отойду вместе с ним на три шага от изображения Христа Спасителя распятого. А работа кончена, заблаговестили, мы отпоем часы и — за еду!.. Но об этом не буду рассказывать, потому — вечерняя трапеза была обильная, сытная, жирная, и отлично приготовленная, и наилучшим образом приправленная. Вы слишком глупы и слишком голодны, чтобы слушать об этом без зависти, и я, продолжая начатую речь, ввел бы вас в искушение.

Одышливый воин не поспевал за остальными, так что большая часть этих бесед до него не доходила. В тот день, о котором идет речь, он догнал товарищей, как раз когда монах уже змолчал. И без всякой связи с тем, о чем шла речь, промолвил:

— Ладно, а теперь скажите, как дальше? Что вы собираетесь есть? Каким манером утолить нам свой голод?

— Не знаю, — ответил монах, пожав узкими плечами. — Может, пойти заглянуть к еврею.

— Нет, нет. Его слуга, христианин, избил меня, — воскликнул одышливый воин.

— Ну ее, еврейскую усадьбу, подадимся к ротонде Малого Святого креста. До заречной слободы даже для твоих слабых сил не так уж далеко.

— Это правда, что у меня зубы лучше задних лап, — ответил воин. — Но и я до Вышеграда бы дошел, кабы меня там полная миска ждала.

Посовещавшись, стали ходить туда-сюда и всюду остались ни с чем, так как дань милосердия сжималась в кулак.

Однажды в подобных тугих обстоятельствах бывший монах вспомнил о том, что говорил ему наскоро окрещенный им человек. Он стал перебирать в памяти слово за словом все, что ему удалось тогда уловить; и в сердце его возникла какая-то смутная надежда. Он твердил себе, что язычники закапывают в старых Божелесьях оплечья и перстни. Поверил, что ему непременно достанется клад и что Бог в милосердии своем скрестил его собственный путь с путем несчастного язычника, отверз уста последнего и теперь подает ему, черноризцу, знак — получить награду.

„Кто знает, — думал он, — может, Господь наш милостивый испытывает меня? Может, Ему угоден решительный поступок мой? Может, Он связывает с воздаянием мне еще какой-нибудь значительный замысел? Очень возможно, что в поругание Бога живого под мерзостный жертвенник положен кусок золота. Может, Всемогущий Отец наш желает, чтобы я разделил золотую глыбу на десять частей и велел из одной частицы выковать прекрасную розу на алтарь Его?“

В ходе этих размышлений у монаха мало-помалу созрело намерение завтра же пуститься в путь и посмотреть, цело еще гнездышко или уже разорено. При этом он страшно трусил, так как ходить по старым Божелесьям и рыться там под жертвенником (где наверняка полно нечистой силы) — это легче сказать, чем исполнить. И, считая раба больного продувным, монах обратился за подкреплением к бывшему воину.

— Ты одна кожа да кости, еле дышишь, у тебя даже шапки нет, твоя куртка — сплошные дырья, и сквозь все эти дыры из тебя так и клубится голод. Как бы ты поступил, если б я тебе сказал, что какой-то добрый голос нашептывает мне название места, где лежит большими слитками золото и где пропасть драгоценных камней?

— Хо, — ответил воин, — я бы туда — опрометью и выкопал бы все вот этой самой культяпкой хоть с девятисаженной глубины.