Зигфрид Обермайер - Под знаком змеи.Клеопатра

Когда мы вошли в Брухейон, где каждый узнавал меня и почтительно здоровался, Аспазия совсем притихла.; В двойных носилках нас доставили на полуостров Лохиаду, и моя родственница во все глаза взирала на великолепные башни, дворцы и сады, мимо которых мы следовали, пока носильщики не опустили нас перед легендарным дворцом Клеопатры.

— Это… это… как у богов…

Да, Аспазия была права. Даже те, кто жил в Александрии довольно богато, растерялись бы от такого великолепия. Я, который сотни раз выходил и входил сюда, иногда останавливался и восхищенно любовался какой-нибудь деталью, которую не замечал до сих пор. Так, например, только через несколько месяцев я открыл, что обратная сторона главных ворот не просто выложена плитами из слоновой кости, но все они покрыты еще тончайшей резьбой, изображающей различные сцены из мифа об Исиде.

Добавлю, что мне было приятно появиться во дворце с Аспазией. В ее глазах, широко распахнутых от удивления и восхищения, я отчетливо видел, какого положения я здесь достиг. Ни один из стражей не преградил мне путь копьем, все дворцовые рабы почтительно приветствовали меня, а когда мы вступили в небольшой уютный зал для приемов, нам не пришлось ждать и никто не задержал нас. Эта комната предназначалась скорее для неофициальных, без особого церемониала, встреч с людьми, которых приводили друзья Клеопатры.

Первой появилась Ирас. Она изумленно улыбнулась, а потом сделала вид, что она уже заранее знала о нашем приходе, чему я, однако, не поверил. Она окинула Аспазию оценивающим взглядом и подчеркнуто насмешливо поздоровалась:

— Смотрите, смотрите, врач Гиппократ снова почтил нас! Ты стал редким гостем, мой дорогой. А кто это с тобой?

Со стороны забавно было наблюдать, как маленькая изящная Ирас покровительственно взглянула на высокую Аспазию.

В этот момент меня будто демон подтолкнул, и я, то есть, точнее, он, сказал:

— Это моя родственница Аспазия, недавно мы обручились.

Аспазия с женским тактом подыграла мне, потому что почувствовала — как сказала она мне потом, — что я хочу уязвить эту женщину.

Ирас была совсем не то, что Шармион, никогда не выказывающая своих чувств. На ее лице отразились испуг и удивление, и это доставляло мне невероятное удовольствие, хотя я по-прежнему любил ее. Да, я любил ее, и в то же время мне хотелось задеть ее.

— Вы помолвлены? Вот это новость! Царица… она…

Царица появилась незаметно и подхватила:

— Так что же я? — спросила она приветливо.

Так как никто не отвечал, она повернулась к нам.

— Гиппо — какая радость! Как твои родственники — благополучно? А это твоя родственница Аспазия?

Пораженная тем, что слышит свое имя из уст царицы, Аспазия упала на колени и склонила голову.

— Да, — выдохнула она, — меня зовут Аспазия, Божественное Величество.

Клеопатра улыбнулась своей неповторимой веселой и радостной улыбкой.

— Полно, встань, мы ведь не на аудиенции.

Из-за беременности Клеопатра была одета в просторное платье, и только узкий обруч со змеей-уреем у нее вокруг лба говорил о ее высоком положении.

— И он с ней помолвлен! — воскликнула Ирас, как будто тем самым я совершил какое-то преступление.

Божественная царица не выказала ни малейшего удивления и с приветливым равнодушием спросила:

— Это прекрасно, я рада за вас. И когда же свадьба?

— Это зависит еще от родителей Аспазии, мы должны сначала…

— Хорошо, хорошо — там будет видно.

— Могу я еще кое о чем поговорить с царицей?

Она кивнула.

— Ирас, проводи Аспазию к выходу, мы не надолго.

— Тебе следовало бы заранее сообщить мне об этом, Гиппо, — ведь так принято между друзьями, — сказала она мне с легким упреком.

— Прости, царица, но это получилось вдруг само собой, так сказать, гром среди ясного неба…

Она прекрасно знала людей и сразу поняла, в чем дело.

— Это чтобы досадить Ирас? Подумай хорошенько, Гиппо. Я полагаю, что она вскоре расстанется с Алексом. Скоро ему предстоит отправиться к Марку Антонию, и кто знает, когда он вернется вновь, и вернется ли вообще…

— Я буду своевременно извещать тебя обо всем, царица.

Потом я показал ей три образца посуды из Розуса, которую передал мой дядя, и увидел, как вспыхнули ее серые глаза.

— Это великолепно, действительно великолепно! Да, я возьму всю партию. Мне и без того уже стало казаться однообразным все время угощать гостей из серебряной посуды.

— Или из золотой, как в Тарсе…

Она засмеялась.

— Да, это был особый случай, и я не хочу возводить его в привычку.

Я коротко рассказал ей о болезни моего дяди и попросил разрешения понаблюдать его некоторое время, пока я не узнаю точно, возможно ли исцеление или эта болезнь неизлечима. Она милостиво позволила это и, со своей стороны, предложила мне устроить в квартале неподалеку от дворца лечебницу, где я мог бы принимать больных и где меня можно было бы легко найти, если я понадоблюсь во дворце. Это вполне соответствовало моим желаниям.

— Твоя божественная природа позволяет тебе читать в сердцах людей. Я не осмеливался просить тебя об этом.

— Я вижу, что ты здесь скучаешь. Двор у нас молодой, больных почти нет, а у каждого из наших придворных постарше есть свой собственный врач. Тот, кто не упражняется в своих умениях, в конце концов теряет их.

Я выразил благодарность, и у меня зародилась надежда, что грозившая мне служба в качестве главного врача при войске Антония будет предана забвению.

На обратном пути Аспазия долго молчала, а потом сказала:

— Я понимаю, конечно, что наша помолвка была придумана только для Ирас, но если хорошенько все взвесить…

— Аспазия, твой отец уже пытался однажды сосватать нас — и очень тебя прошу, давай не будем больше об этом. К тому же ты ведь уже помолвлена.

— Если бы ты знал с кем, ты бы так не говорил.

Мне предстояло довольно скоро узнать это, поскольку

Хаймон, тот самый соседский сын, заходил в гости через каждые два-три дня. Его отец торговал дорогими пряностями. Он закупал их в большом количестве, а затем в своем магазинчике сортировал их и упаковывал в мешочки или маленькие глиняные кувшинчики. Поэтому Хаймон, которому довольно много приходилось всего перетирать и перемалывать, постоянно был покрыт серо-зеленой пряной пылью и пах, в зависимости от того, с чем он в последний раз имел дело, шафраном, кориандром, перцем, тмином или вообще какой-то невообразимой смесью. Аспазия держалась с ним высокомерно, однако застенчивый и молчаливый юноша, казалось, вовсе не замечал этого. Он только восхищенно взирал на Аспазию влажными глазами и совсем не понимал или просто не хотел понимать ее колких замечаний. Мне было жаль его, но я не видел, как можно ему помочь, тем более что в то время я был поглощен заботой о дяде. Я расспросил множество врачей — все они знали, что это за болезнь, но никто не умел ее лечить.