Зигфрид Обермайер - Под знаком змеи.Клеопатра

— Лучше уж Хаймон, чем совсем без мужа! Я рожу ему сына.

— Ты ведь ее знаешь, — смущенно пожал плечами Гектор. — Я уже больше и не пытаюсь ее изменить.

Я покачал головой.

— Но ведь это именно Хаймона она тогда так презирала и сделала все, чтобы не выходить за него замуж.

— Но ее тоже можно понять. После твоего отъезда она по-всякому пыталась приспособиться к нам: помогала нашей матери, воспитывала твоего сына. Хаймон, очевидно, не мог ее забыть и всячески противился, когда родители подыскивали для него очередную невесту. Он ухаживал за Аспазией со свойственной для него робкой настойчивостью, и теперь она беременна от него. Разве ты этого не заметил?

Меня будто по голове ударили. Я не почувствовал никакой ревности — только гнев на это капризное и упрямое существо.

— Я дам ей развод и заберу к себе сына. Пусть теперь Хаймон о ней заботится.

Гектор вздохнул.

— Хаймон в общем-то ей подходит. Он слушает каждое ее слово, почти не возражает и в этом союзе играет женскую роль. Его родители не особенно рады: ведь эту связь можно расценить как нарушение супружеской верности. И соседи будут их осуждать…

Он замолчал, потому что вернулась Аспазия и привела Герофила. Лицо его раскраснелось от игры, серые глаза блестели, одежда была испачкана, на коленке ссадина.

— Это твой отец, подойди, обними его!

Она сказала это так ворчливо, что Герофил отшатнулся и вопросительно взглянул на мать. Что она могла ему обо мне рассказать?

Я подошел и поднял моего мальчика. Он оказался довольно тяжелым для своих пяти лет, и это вышло у меня немного неловко. Наскоро поцеловав его в пылающие щеки, я снова опустил его на землю.

— Знаешь, ты очень похож на моего отца.

— Откуда же ему знать? Он ведь не видел своего деда.

Не обратив внимание на эту колкость, я повернулся к Гектору.

— Возьми Герофила и оставь нас, пожалуйста, на некоторое время одних!

Прежде чем она смогла что-то произнести, я сказал:

— Я сейчас же даю тебе развод, и если ты считаешь, что это несправедливо, можешь идти в суд и покаяться в измене. Твоя беременность легко позволит это доказать, ведь ребенок был зачат в мое отсутствие. После этого ты можешь выйти замуж за Хаймона, но Герофила я заберу к себе. Я не хочу, чтобы он рос с вашими драчунами.

— Ах, он все такой же высокомерный — господин личный врач. А как ты себе это представляешь? Будешь ли ты жить при дворе или снова займешься своей практикой — вряд ли ты сможешь при этом воспитывать мальчика. Пятилетнему ребенку нужен постоянный присмотр и уход. Как это у тебя получится?

Этого я тоже не знал, но сказал упрямо:

— Как-нибудь устроится. Пока он может остаться с тобой, но после того, как ему исполнится шесть, я найду ему учителя или устрою его в школу при дворе. Там он будет учиться и расти вместе со сверстниками.

— Хорошо, это, может быть, выход, — неожиданно согласилась она. — Но ты не должен давать мне развод.

— Что? Как? Я тебя не понимаю… Ты предпочитаешь, чтобы тебя обвинили в прелюбодеянии?

Она позволила себе улыбнуться.

— Нет, но я могла бы к тебе вернуться. Мы попробуем еще раз, и если ты будешь жить при дворе, я снова нашла бы там моих прежних знакомых…

Теперь наконец мне стало ясно, к чему она стремилась.

— А-а, ты, наверное, снова хотела бы выступить в роли жены личного врача. А это? — показал я на ее живот. — Я, очевидно, должен признать, что являюсь £го отцом? Нет, моя дорогая, ничего не выйдет — и не только из-за твоего ребенка. Ты никогда не изменишься и станешь, как и раньше, отравлять мне жизнь. Я уже не столь юный, чтобы отважиться на этот заведомо бессмысленный опыт.

Конечно, при этом я подумал также и об Ирас, которую вовсе не хотел потерять.

Аспазия вскочила, глаза ее гневно сверкали, лицо покраснело.

— Делай что хочешь! В таком случае сына ты не получишь!

Потом она выбежала, столкнувшись в дверях со своей матерью. Деметра взглянула на дочь и вздохнула.

— Ах, Олимп, боюсь, не родился еще мужчина, который годился бы для Аспазии.

— Думаю, Хаймон как раз подходящий.

— Пока — да, но вскоре его рабская покорность ей надоест. Тогда ему вряд ли удастся хоть чем-то угодить ей.

Я поднялся.

— Во всяком случае, я даю ей развод, а о своем сыне позабочусь сам, после того как ему исполнится шесть лет.

Лицо Деметры стало печальным.

— Ты собираешься… ты хочешь забрать у меня внука? Прошу тебя, не делай этого. Если Аспазия выйдет замуж за Хаймона и у них появятся свои дети, я по-прежнему смогу воспитывать мальчика — если ты не захочешь, чтобы Хаймон стал его приемным отцом.

— Именно об этом и речь! Я не позволю взять у меня сына, хотя бы потому уже, что его мать не умеет обращаться с мужчинами. Но об этом мы еще поговорим.

Я допускаю, что отчасти из упрямства настаивал на том, чтобы самому воспитывать Герофила. Ведь я почти не видел мальчика, и мои отцовские чувства были не такими уж сильными. Так что Деметра с ее предложением появилась очень кстати, хотя я еще и не согласился на него окончательно.

Император появился в Александрии в сиянии славы как триумфатор и завоеватель. В доказательство своей полной победы он привез с собой закованного в цепи царя и государственную казну: дюжины воловьих упряжек, нагруженных ящиками, сундуками, мешками или просто узлами.

Царица и ее придворные ожидали его на высоком крыльце храма Сераписа, где был установлен золотой трон. Клеопатра восседала на нем как sat-Ra, как Дочь Солнца. На ней была древняя египетская корона с коршуном и простое белое облегающее платье, так что еще заметнее выделялись тяжелые роскошные украшения: браслеты, пектораль [57] Пектораль — нагрудное украшение. и наплечье.

Триумфальная процессия была бесконечно длинной, и император отнюдь не возглавлял ее. Прежде чем он должен был появиться как победитель, царице и народу надлежало увидеть побежденных.

Впереди шел Артавасд, царь Армении, закованный в тихо позванивающие золотые цепи, за ним — его супруга и трое детей от двух до двенадцати лет, затем несколько ближайших родственников и высокопоставленных чиновников.

Позднее я узнал, что Артавасду угрожали мучительными пытками и казнью, если он не падет ниц перед царицей Египта; однако он все же не сделал этого.

Армянский царь повел себя не так, как было предписано, а остался стоять прямо и только слегка наклонил голову. Среди придворных послышался ропот, который все усиливался и постепенно охватил народ, собравшийся внизу, у подножия храма. Давно известно, что при единовластии народ отождествляет себя с любимыми правителями, и любое проявление неповиновения или неуважения к ним подданные воспринимают как личное оскорбление и приходят в такое же неистовство, как рой пчел, когда пчеловод хватает их матку.