Питер Грин - Смех Афродиты. Роман о Сафо с острова Лесбос

Я по-прежнему ношу твой амулет — как видишь, он хранил меня во всех невзгодах, через которые я прошел. Я очень надеюсь, что вскоре смогу вручить его тебе лично в руки на нашей родной земле. (Интересно, почему в изгнании приходят на ум такие вот истасканные, избитые пошлости? Возможно, они призваны удовлетворять какие-то острые потребности наших изголодавшихся умов.) Взбираясь по ступеням рока, я несу в дорожной сумке дар для тебя. Очень громоздкий, неудобный для носки, но я не мог устоять. Да даруют нам боги скорейшее возвращение домой и счастье на все оставшиеся дни».

Боги отозвались на первую часть твоей молитвы, Антименид; но кто поручится за вторую? Каждую ночь, когда я сижу за своим туалетным столиком между двумя семисвечниками, несущими на себе печать неискупленной крови и ужаса, я вспоминаю твои слова. Проклятие пришло к нам в дом, Антименид. Боги ждали слишком долго и потребовали утоления своих холодных вечных страстей. Хвастливый Арес [113] Арес — бог войны, сын Зевса и Геры. Как жестокий бог разрушительных и многострадальных войн, Арес был мало почитаем в народе (в отличие от римского Марса, с которым он впоследствии отождествлялся). Его презирали даже остальные олимпийские боги. привел тебя назад, как Агамемнона, и взял твою жизнь при случайной вспышке злобы, напрасно, без всякой цели! Теперь я осталась одна. За мной следит злокозненная Афродита; ее смех преследует меня во сне, преследует ясную, хрупкую радость безумного ребенка. Но лишь только смех прекращается, лишь только богиня устает от этого своего наслаждения, начинается мой час расплаты.

Второе письмо было от тетушки Елены. Как и многие женщины, являющиеся сильными, живыми, яркими личностями, она не обладала эпистолярным талантом. Все, что сочилось с ее пера на папирус, было лишь бледным отражением ее орлиного полета. Ей требовалось потрогать, увидеть, услышать. Физическая действительность была для нее столь же необходима, как пролитая кровь для писклявых духов смерти, собравшихся над Одиссеем у входа в царство мертвых. Точно так же, как и Хлоя, она считала слова бледным, разочаровывающим заменителем жизни, — и потому если бы кто решил составить суждение о тетушке Елене по ее письмам, боюсь, она предстала бы перед ним в не очень выгодном свете.

Но, вчитываясь теперь в эти четыре страницы избитых фраз, я почувствовала в них напряжение и смущение, будто она пытается скрыть свои истинные мысли. Это было до того не похоже на тетушку Елену, что поначалу я отказывалась этому поверить. Прочтя последнюю страницу до середины, я дошла до строк, где она писала с наигранной небрежностью: «Я надеялась сообщить тебе более приятные новости — новости, которые ты так долго ждешь. Но тут произошли всяческие осложнения, и власти упрямятся». Вот все, что она написала по поводу моего изгнания, а следующая фраза показалась и вовсе до предела туманной. Она была приписана после подписи, словно эта мысль осенила тетушку Елену внезапно: «Тот, кто доставит тебе это послание, может оказаться очень полезным тебе в Сиракузах. Вообще-то я держусь правила: не следует покупаться на человеческое обаяние, лучше держать ухо востро. Но Церцилу из Андроса, как никому из мужчин, удалось убедить меня, что обаяние — вовсе не обязательно маска мошенника». Я улыбнулась, прочтя эту приписку.

Третье письмо было от матери. Почерк размашист, слова то вразброс, то наезжают друг на дружку, порой вообще с трудом поддаются прочтению. Но вчитываешься — и нежданно-негаданно для себя открываешь, какой там кладезь изощренного ума и ехидных историй. К своему удивлению, я получила от них большое удовольствие. Они открыли мне ту грань натуры моей родительницы, которую я не замечала прежде, когда мы были вместе. По несчастью, если мы и пытались притереться друг к другу, то только путем поиска в противоположной стороне черт характера, сходных со своими. На все остальное наши глаза были закрыты. Когда же мы начали прозревать, было уже — хоть я и не понимала этого — слишком поздно. Слишком поздно! Эти два безнадежных, роковых слова опять и опять встают на моем жизненном пути.

«Судя по тем новостям, что до нас доходят, — писала она, — тебя в Сиракузах носят на руках. Пусть это не вскружит тебе голову. Или, что было бы еще хуже, не вселит гордыню в твое сердце. О сиракузских греках не напрасно ходит добрая слава, в этом ты, без сомнения, сумела убедиться сама. Так что я надеюсь, что Ликург проявит большую заботу о твоем благополучии, чем прежде его сестра».

(Как странно звучат теперь эти строки — голоса из прошлого, лишившись смысла прежде, чем достигли получателя, стали ироничными пометами на полях уже свершившегося будущего!)

«А что до тетушки твоей Елены, то она вызвала форменный скандал. Могут мне сказать: прояви милосердие, не ее вини — вини пору, в которую вступила ее жизнь. Но как вспомнишь о ее прошлом… Как бы там ни было, сорокашестилетняя женщина, жадно ищущая плотских утех, выглядит, по меньшей мере, отталкивающе, не говоря уже о том, что подвергается всеобщему осмеянию. И при всем этом — ни малейших попыток скрыть, не говоря уже о том, чтобы сдержать свои желания!»

(Голоса из прошлого. Голоса из потустороннего мира. Эти жестокие слова больно ужалили меня. Теперь они наполнились более глубоким, более личным смыслом. Перечитывая их снова и снова, я спрашиваю себя: не кукла ли я, чьи нитки приводятся в движение мертвыми руками? Не единственная ли причина того, почему я оказалась в изгнании, — боязнь моего дерзкого вызова против ее неукротимого желания крутить всем и вся?)

«Когда юный Археанакс — помнишь такого? — начал ухаживать за Телесиппой, Елена просто-напросто выставила его за дверь. Когда я спросила ее, что она сама думает о своем поступке, она прямо сказала, что такая девушка, как Телесиппа, заслуживает чего-нибудь лучшего, нежели вышколенную девицу мужского пола, да еще с хромой ногой. Да, да. Она сказала именно эти слова.

Он много месяцев был любовником Елены, и об этом знал весь город. Потом страсти поутихли, и можешь себе представить, что было дальше? Он в конце концов взял в жены Телесиппу. Сцена на свадебном пиру была совершенно нелепая — ты была когда-нибудь на свадьбе, где мать невесты — бывшая любовница жениха и большинству гостей об этом известно? Тем не менее все трое выглядели как закадычные друзья, но, с моей точки зрения, это выглядело совершенно неестественно. Но Телесиппа теперь более привязана к Елене, чем была многие годы подряд, — хотя, возможно, на это повлияло то обстоятельство, что она беременна».

(Признаться, читая сейчас эти строки, я чувствую себя неловко. Сколько лет было тогда Гиппию? Пять? Шесть? А Клеиды, доченьки моей Клеиды, тогда еще и вовсе не было на свете. Как же, должно быть, смеются боги, глядя на нас с высоты своего вечного предвидения и знания всего наперед, видя наши жалкие попытки защитить свои иллюзии свободы, самосовершенствования, возможности выбора!)