Питер Грин - Смех Афродиты. Роман о Сафо с острова Лесбос

— А что, правда, что египетским жрецам ведом этот секрет? — спросила Аттида.

Он повернулся, мгновенно уловив ее настроение; лицо его сделалось серьезным и внимательным.

— Мудрые мужи верят в это.

Но Аттида не отвязывалась:

— А сам-то ты в это веришь?

Алкей заколебался:

— Жрецы тоже умирают. Или кажется, что умирают.

Аттида поглядела на толкущуюся за его спиной шумную пеструю толпу, заполнившую набережную. Туда-сюда двигались носильщики, согнувшись под тяжелыми кипами, водоносы, купцы, опаленные солнцем матросы из заморских стран; всюду смеялись дети; старый одноногий продавец жареной колбасы приготовлял свой товар на жаровне, которую топил древесным углем. Обе руки его были заняты, так что он прислонил свой костыль к ближайшей швартовой тумбе. Всюду сновали портовые шлюхи, ярко разнаряженные, словно попугаи; важно расхаживал тонкогубый надзиратель за рынком с весами — беда с этими торговцами, вечно грешат облегченными гирями! — вездесущие нищие-попрошайки и воришки с глазами, как у ящериц, высматривающие, у кого бы чего стянуть. Завершала картину слепая старуха с корзиной цветов.

— Не думаешь ли ты, — сказала она с сомнением, — что если бы им и в самом деле была ведома тайна бессмертия, ты мог бы прочитать это по их лицам?

— Возможно, — сказал Алкей. — А как ты думаешь, что могло бы быть написано на лице человека, смотрящего в лицо вечности?

— Я думаю, — сказала Аттида, — что лицо такого человека будет похоже на живой череп, изглоданный печалью, накопившейся после всего пережитого. Я не могу завидовать такому. Мыслимо ли вообще жить с подобным грузом? Только боги достаточно сильны и достаточно толстокожи, чтобы безнаказанно выносить все это. — Затем она заморгала глазами, как при пробуждении, провела рукой по лбу и вспыхнула: — О боги, что за смешной разговор мы ведем! Простите! Не могу понять, что на меня нашло. — Ее лицо расплылось в лучезарной улыбке, которая готова была растопить самое холодное сердце.

Тут на меня внезапно нахлынул прилив нежности. «А ведь ей всего только семнадцать!» — подумала я.

— Не стоит извинений, — мягко сказал Алкей. — Так ты считаешь, что вечность для тебя безвозвратно потеряна?

Она кивнула, блеснув глазами. Алкей перевел взгляд с нее на меня, потом опять на нее.

— Ты боишься предвидения?

— Да.

— Вижу, ты — мудрая, — кивнул он и добавил нечто совершенно не относящееся к делу: — Ходит слух, что Елена, стоявшая на стенах Трои, была всего лишь видением, сотканным из облаков и посланным туда богами исключительно затем, чтобы заварить всю эту кашу.

— Но ведь была же и настоящая Елена? — возразила я.

— Да, была. В Египте. Во всяком случае, так уверяют жрецы. Говорят, их скрижали ведутся еще с начала времен.

…И снова тень нелепого предвидения, словно шепот отдаленного грома, мелькнула в моем сознании и исчезла.

— Что же, — сказал Алкей, — у нас еще будет время о многом поговорить. — Он улыбнулся и вежливо поклонился. — Простите, мне надо присмотреть за пожитками, — сказал он и двинулся сквозь толпу.

Одинокая, загадочная фигура. Мы увидели, как он остановился и наскоро переговорил с каким-то приземистым человеком с обветренным лицом, покрытым шрамами, — по виду воином-наемником — и скрылся из виду. Эта встреча, весь этот разговор походили на сон. Мгновение мы все подумали: а была ли наяву эта встреча? Точно так же, как была ли в Египте эта новая, загадочная Елена, о которой он нам рассказывал.

Картина не замутилась от времени — ее сохранила моя привередливая память. Две головки, белокурая и медно-рыжая, склонившиеся друг к другу в увитой розами беседке. Голоса, слишком сладостные, чтобы я могла их бестрепетно слушать. Легкий, теплый, внезапный смех Аттиды. Она во всем белом, с темно-малиновой лентой в волосах. Коричневая, словно свежевыпеченное печенье, кожа Лариха блестит на солнце; мускулы под ней так и играют, когда он жестикулирует. Позади них фруктовый сад, над их головами проносятся со щебетом ласточки, а в вышине — огромное голубое небо с крохотными облачками, похожими на расчесанную шерсть.

Они так очаровательны вместе, что на глаза у меня наворачиваются слезы. По всему телу пробегает дрожь восторга — словно острая бритва, он пронзает мне мышцы и ткани, расслабляя мои члены. Околдованная, стою на ступеньках беседки, потеряв дар речи. Ларих что-то показывает ей в сложенных чашечкой ладонях; присматриваюсь и вижу крохотную птичку. Меня затрясло, я почувствовала, как по телу струится холодный пот. В глазах потемнело, в голове тяжелый металлический звон, будто я вот-вот упаду в обморок.

И все же я понимала, что все происходящее со мной — не от зависти и не от ревности. Только жгучая, почти непереносимая страсть и сознание того, что миг блаженства столь же хрупок и преходящ, как эти крохотные облачка, которые уже изменили свой вид — сгустились и смешались с молочно-белым маревом на горизонте. И тут во мне взыграла радость от осознания того, что мой брат чувствует себя наверху блаженства рядом с ней, что он готов воспарить на крыльях, словно бессмертные боги. Моя любовь безгранична, она может вместить в себя весь мир, этот уголок, этот миг — НО НЕ ВЕЧНОСТЬ.

Когда вся пшеница уже была сжата и сложена в закрома и струи знойного воздуха поднимались над жнивьем, когда иссякла вода в ручьях и изнуренные зноем стада собирались в полуденные часы под звенящими от стрекота цикад платанами, чтобы найти там хоть немного уюта и прохлады, из дальних странствий возвратился домой Антименид с вавилонским мечом на поясе. Лицо его было сожжено пустынным солнцем Иудеи, одну щеку пересек глубокий шрам, и было видно, как непривычно шагать ему по нашим узким улочкам. Алкей написал в честь его возвращения восторженную оду, и, когда его корабль подошел к причалу, немало людей вышло встречать героя, выкрикивая приветственные возгласы и забрасывая его цветами. Надо полагать, сие не прошло мимо взгляда Мирсила, но никаких мер за этим не последовало. Он же великодушно даровал амнистию, и, значит, на том дело кончилось.

— Как бы там ни было, — сказал Алкей, изящно растянувшись на моей лежанке, стоящей у колоннады, и через каждые два слова разгрызая своими крепкими белыми зубами миндальный орех — воинам, возвращающимся из похода, полагаются цветы, не говоря уже об улыбках девушек, которые эти цветы кидают. Помнишь ли ты, когда в последний раз Митилена столь же торжественно встречала возвращающегося домой героя?

Я знала ответ так же хорошо, как и он. Это была встреча Питтака после его комичной — если не сказать больше — кампании в Троаде. Наш остров слишком богат, здешний климат слишком мягок, чтобы бравые вояки произрастали тут во множестве. За это я чрезвычайно благодарна богам.