Жорж Бордонов - Кавалер дю Ландро

— Ты, однако, богохульствуешь, шевалье. Ты стал таким нечестивцем, несмотря на свое имя!

— Это к делу не относится!

— Под властью своей страсти ты утратил христианское смирение. Я тебе повторяю: наша сестра Элизабет выбрала Бога, только Бога!

— Нет! — закричал шевалье, схватившись за прутья решетки так, что пальцы его побелели. — Если вы верите в то, что говорите, позовите Элизабет. Пусть она выслушает меня, один только раз! Наберитесь смелости!

— У меня хватит смелости, шевалье. Ты забыл, что у нас с тобой одна кровь.

Когда шевалье увидел за прутьями решетки исхудавшее лицо Элизабет, ее тонкие руки в широких рукавах, он застонал, как стонет зверь, попавший в капкан. Слова застряли в его горле. Из самой глубины его существа вырвался крик:

— Вернись!

— Слишком поздно, любимый мой. Я обещала. Все решено.

— Нет! Ты ведь еще не давала обет.

— О небо! Если бы я получила хоть одно письмо от тебя!

— Даже если бы я был генералом, мои письма не могли дойти из России. А я простой лейтенант!

— Но ты же написал мне из Дрездена, рассказывал о Великой армии, о пушках, о твоей кавалерийской дивизии, о короле Мюрате… Но о нас, нашей любви — ни одного слова.

— Я виноват. В эйфории начала… Элизабет, выслушай меня, посмотри на меня! Ты ведь всего лишь послушница, ты еще можешь уйти.

— Я дала обет Богу в своем сердце.

Лучше не описывать последующие сцены, слова и стенания шевалье. Мать-настоятельница положила им конец, сказав:

— Свидание не может больше продолжаться, шевалье. Господь понимает твою боль и, я надеюсь, простит бесчинства, ею вызванные. Пойдем, сестра, настало время прогулки.

Тогда этот безумец, эта горячая голова, вскочил на Тримбаль и объехал вокруг монастыря, окруженного высокой стеной, за исключением одного места, где зиял широкий пролом, закрытый оградой из переплетенных веток. Шевалье раскидал это непрочное препятствие и проник за ограду вместе с Тримбаль, не обращая внимание на увещевания Десланда. Он пустил Тримбаль вскачь через грядки с зеленью, между шпалер грушевых деревьев и самшитовых зарослей. Десланд последовал за ним, чтобы предотвратить возможную катастрофу, если это будет в его силах. Сестры прогуливались по аллеям, сложив руки на груди и бормоча молитвы. Когда появился этот обезумевший, они опешили, потом бросились все вместе к одной-единственной двери. Шевалье успел схватить Элизабет на скаку и поднять в седло.

— Ты моя. Я увезу тебя! — выкрикнул он.

Но когда они уже покинули стены монастыря, Элизабет пришла в себя и стала вырываться.

— Ты чудовище!

— Я тебя люблю.

— Ты мог сказать это раньше.

— Я тебя люблю!

— Я выбрала Бога, а не тебя, дьявола!

— Я тебя люблю.

— Пусти меня!

— Я тебя люблю!

Она ударила его по лицу. Так сильно, что разбила бровь. Показалась кровь.

— Я тебя ненавижу! Ты все погубил, все разбил, все растоптал, а теперь ты хочешь еще убить и память о тебе.

Копыта Тримбаль отбивали дробь по земле.

— Ах так! — воскликнул Ландро. — Хорошо! Я все погубил?

— Аббат Гудон говорил мне, что в тебе есть и прекрасное, и отвратительное. Теперь я знаю, что победило, и кто тебя на это толкает. Никто бы не осмелился сделать то, что ты совершил, без его помощи.

— Правильно, никто из наших. Они все ангелы, не так ли, или готовятся стать ими? Но я, Элизабет, разве я могу быть похожим на них?

Он взял себя в руки. Но его все еще била дрожь.

— Можно поверить, — произнес шевалье с глубокой горечью, — что любовь действительно исходит от дьявола.

— После всего, что случилось, как я могу тебя любить? Это всегда будет стоять между нами: нарушение обета, угроза проклятия.

— Не бойся ничего. Я отвезу тебя обратно. Я верну тебя твоему Господу…

— Он милосерден. Он тебя простит.

— Я не нуждаюсь ни в его милосердии, ни в молитвах во спасение погибающей души, ни в твоем личном ходатайстве. Я не нуждаюсь ни в чем!

— Откуда ты можешь знать?

— Я знаю, что стану тем, кого во мне видел твой аббат Гудон.

Он вернулся к главным воротам, тоже выкрашенным в черный цвет, окованным железом и гвоздями, забитыми в форме креста. Сестра-привратница открыла дверь. Мать-настоятельница стояла рядом.

— Я возвращаю ее вам, мать моя, такова ее воля. Я возвращаю ее нетронутой и чистой, клянусь честью!

— И своей душой, шевалье!

— Нет, Элали, у меня нет больше души. Этой клятвы я дать не могу, потому что ее унесла мадемуазель Сурди.

Настоятельница и сестра-привратница обняли Элизабет и повели ее к монастырской решетке.

— Стойте! Позвольте еще раз взглянуть на нее…

Потрясенный Десланд положил руку ему на плечо.

— Если бы у меня осталась хоть одна слеза, — произнес шевалье, — я бы ее пролил… о себе! Но у меня в сердце только шипы торчат и не выходят. Они там, там! Проклятье…

И он ударил себя в грудь. Затем, уже на обратном пути, шевалье сказал:

— Ты видел, друг, как улетела любовь? Я не смог ее удержать. В одной восточной сказке я прочитал, что любовь — это птица, которая садится на человека только один раз в жизни. Затем улетает, и все… Когда она сядет тебе на плечо, хватай ее, сажай в клетку отбросив все прочее. С любовью нельзя играть! Ты можешь поверить моему опыту, как сказал бы Форестьер… Его опыту мирового судьи его величества императора. О ля-ля!

«Новость разнеслась с быстротой молнии, — писал наш знакомый господин, — и вызвала большой скандал. Ходили слухи, что одержимый дьяволом шевалье дю Ландро бросил вызов самому Господу и попытался выкрасть из монастыря траппестинок послушницу, осмелясь утверждать, что она-де его невеста. Говорили, что в этом ему помогал верный Десланд, его боевой товарищ. Юбер был исключен из нашего общества, которое не могло стерпеть покушения на религиозные чувства. Если бы Десланд пришел бы к кому-нибудь искать работу, его бы выгнала прислуга. Даже крестьяне смотрели на них косо. Я думаю, что мы были не правы и должны разделить ответственность за все, что произошло потом. Некоторые это чувствовали, и это их смущало. Они заявляли, что готовы его принимать у себя, если он раскается. Женщинам он нравился, они втайне завидовали Элизабет, „объекту такой пламенной страсти“. Но что касается шевалье, то он вместе с неразлучным Десландом устроился в Ублоньер, во флигеле. Он даже не пытался с нами встречаться, не находил нужным объясниться. Он замкнулся. Его с тех пор знали только пьяницы на постоялых дворах, девицы в кабаре, в Эрбье и Пузоже. Когда он покидал Сурди — по своей воле, поскольку мадам его простила, чтобы сохранить рядом с собой, — говорят, он поцеловал Тримбаль и сказал:

— У меня остались только Десланд и ты, моя старушка!

Из кастовой солидарности мы говорили между собой, что русские снега его немного „повредили“ и он не может отвечать за свои действия. Но иначе думали префект и его полиция».