Жорж Бордонов - Кавалер дю Ландро

— Господа, успокойтесь, — воскликнул он. — Начальник полиции уже слезает с лошади, наверное, его кто-то предупредил.

Все расселись по своим местам, Десланд оттащил шевалье от его жертвы. Вошли жандармы в треуголках, надвинутых на лоб, и с лихо закрученными усами.

— Что здесь происходит? — спросил их начальник. — Драка? Никто не желает отвечать?

Игроки, уткнув носы в карты, молча шлепали ими о стол. За другими столами так же молча разливали вино и водку по стаканам и чашкам.

— Кто-нибудь будет говорить?

— Это дю Ландро и его банда пристали к нам, — сказал Шенуо. — Но вы, господин начальник, пришли как раз вовремя, еще не произошло ничего серьезного.

Полицейский повернулся на каблуках и внимательно посмотрел на Ландро и его друзей. Затем отдал им по-военному честь со словами:

— Господин шевалье, господин полковник, господа, мое почтение.

Шенуо не поверил своим ушам.

— Бригадир! — вскричал он. — Эти люди нам угрожали. Я прошу у вас защиты. Мы были бы вам благодарны, если бы вы сопроводили нас до Эпеса.

Шевалье «заржал»:

— Не беспокойтесь, бригадир. Мы уходим. Пусть эти господа из Эпеса успокоятся. Мы не будем пачкать о них руки.

Но напрасно Шенуо остался в «Зеленом дубе», считая, что визит полиции напугал этих «проклятых бандитов». Зимой темнеет рано. Не доезжая примерно лье до Эпеса, он пережил нечто такое, о чем потом с содроганием вспоминал всю оставшуюся жизнь. На дорогу вдруг с диким криком выскочили шесть человек и преградили путь его карете. Шенуо и его спутники попытались было проскочить, но неизвестные схватили лошадей под уздцы и каждый напал на своего противника. Шенуо хотя и был самым старым из всех, яростно защищался, нанося удары хлыстом, и рассек щеку шевалье (разумеется, это был он и его товарищи). Но схватка была короткой.

— Что будем с ними делать? — спросил Десланд, указывая на лежащие тела.

— Зарезать их, как свиней, — сказал Соважо.

— Вздернуть на суку, — предложил Ланьо.

— Расстрелять их. По две пули каждому. Одну в голову и одну в кусок мяса, который заменяет им сердце. Эй! Шенуо, перестань стонать. Женщины, у которых твои товарищи вспарывали животы, наверное, тоже просили о пощаде, а ты только смеялся? А дети, поднятые на штыки?

Так они спорили некоторое время, затем вмешался Ландро:

— Будем великодушны. Разденем их аккуратно и отпустим в Эпес. Но у них деликатные натуры, поэтому оставим им кальсоны и нижние рубахи. Видишь, ты, паршивый докторишка, каким я могу быть милосердным?

Когда их жертвы были готовы в одном нижнем белье отправиться в путь, а друзья вновь сидели в седлах, Ландро сказал:

— Вы сможете найти свое тряпье в «Зеленом дубе», мы не грабители. Просто мы дали вам небольшой урок, по случаю. Счастливого пути, Шенуо!

Таковы были так называемые «ужасные забавы» шевалье…

Ночь покрыла инеем лесные заросли и дубовые рощи, окружавшие дом нашего летописца. Поля, уходящие к горизонту, были в черных и белых пятнах и походили на раскинутое полотно. Лесные птицы клевали за окном зерна и крошки, насыпанные щедрой рукой хозяина дома. Он любил природу, зверье и птиц, однажды поняв, что только одна природа по-настоящему невинна. На старости лет он отказался от охоты. Теперь он предпочитал лесные прогулки охотничьим засадам. Комната, где он сидел, громко называлась «кабинет для чтения» и была отделана деревом и увешана портретами. Их писали художники, вызываемые на дом, как позднее будут приходить фотографы, чтобы «щелкнуть» разросшееся семейство. Хотя комната была маленькая и с очень красивым камином, в ней постоянно было прохладно. Но старик был человеком неприхотливым и не очень требовательным. Однако, усаживаясь за письменный стол, и он дышал на пальцы, стараясь их согреть. Затем он тщательно выбирал гусиное перо, внимательно осматривал его острие и начинал писать:

«В дворянских имениях, как и в крестьянских домах, рассказы о похождениях шевалье были главным развлечением гостей. Конечно, рассказчики кое-что присочиняли для того, чтобы поразить слушателей. Более простые, чем мы, по крайней мере, с виду, крестьяне восхищались силой и ловкостью этого дьявола во плоти. Они приветствовали его хитроумные уловки, которые напоминали им о уже далекой эпохе, когда надо было быть более ловким, более смелым и отважным, чтобы выжить. Ландро дрался для удовольствия, чтобы развеять скуку, заглушить боль. В своем кругу мы одобряли его действия, когда он нападал на бывших бонапартистов, скупщиков национализированного имущества, позабытых или амнистированных доносчиков, короче, всех тех, кто когда-то воспользовался нашим поражением. Однако я должен признаться, что мы втайне радовались, а дамы прыскали от смеха, когда находился кто-нибудь, более хитрый и ловкий, чем шевалье.

Так, например, однажды некто Мерле возводил забор вокруг своей фермы. Куча приготовленных жердей лежала прямо на дороге и загораживала путь. Тут появился Ландро на своей Тримбаль и в очень плохом настроении, возможно, даже немного пьяный. „С дороги, Мерле! — закричал он. — И побыстрее!“ Мерле не был трусом, он схватил жердину и огрел ею лошадь. Она развернулась и галопом понеслась в поле, унося своего сыпавшего проклятия хозяина… Мерле был одним из арендаторов шевалье, и это осложняло дело. На следующий день он появился в Ублоньер, чтобы „объясниться“, но был избавлен от этого.

— Браво! — встретил его наш вандейский Дон Кихот. — Я тебя недооценил. Но я признаю свою ошибку. Ты славный малый. Послушай меня. Десланд делает все от него зависящее по хозяйству, но он не может быть и водой, крутящей колесо, и жерновами, размалывающими зерно. Мои лесные владения в запустении. Скоро в них не останется ничего, кроме ворон. Мне нужен егерь. Это место ты заслужил по праву.

Они ударили по рукам, и шевалье пригласил Мерле к столу, сказав:

— Видишь ли, славный Мерле, я люблю людей, которые не знают страха. Но, увы, таких людей очень мало. Мир, спокойствие, все друг другу кланяются — такая жизнь выхолащивает людей. Оскопленный мужчина, что это такое, Мерле? Бык, которого никто не купит, женщина, которая не может родить, да к тому же еще и сварливая! Нет, это не мужчина, это ничто, это меньше, чем ничто!

Из-за его несдержанности и грубости, мы не могли принимать шевалье у себя дома, не только затем, чтобы оградить наших детей от дурного влияния. На наш взгляд были причины и куда более серьезные. Я уже говорил, что в нашей среде, не очень набожной, до 1789 года, отношения между духовенством и дворянскими кругами были очень тесными, почти доверительными. События девяносто третьего года еще более сплотили эти традиционные связи. Мы вместе стали героями и жертвами Великой войны, религия стала частью политики. Мы могли еще, скрепя сердце, не обращать внимание на то, что шевалье считал возможным не посещать церковную службу, но не на то, что он б Эрбье, Пузоже и других местах разбивал о паперть бутылки из-под водки. Доходило до такого безобразия, что он однажды толкнул святого отца, несущего последнее причащение умирающему. „Убирайся с дороги, поп“, — крикнул он и направил Тримбаль на кюре.