Владислав Ванчура - Картины из истории народа чешского. Том 2

Рыбарю и впрямь хочется спать. Он сидит у огня, клюет носом, но женщины и детишки, которых тут предостаточно, наверняка не прикорнут ни на минутку. У одних полны руки дел, другие заняты — кто ссорится, кто хнычет, кто лазает с места на место, какой-то ангелочек барабанит бараньими копытцами, а его сестричка обожгла себе ладонь и теперь плачет-заливается, широко раскрыв рот, и в глубине ее гортани виден маленький дрожащий язычок.

А теперь самое время сказать кое-что о рыбаке. Начать с того, что звали его Прших, поговорить о том, сколько было у него детей, каким богам он поклонялся, какой порядок завел у себя дома, согласно с чем совершал поступки, какого придерживался образа мыслей.

Так вот, Прших был добрый старичок. Появился он на свет лет шестьдесят назад, если вести отсчет от событий, о которых мы повествуем; мать у него была крещеной, а отец — почитай что нехристь. Это сообразуется с укладом жизни, не терпевшим суеты, и со склонностью рассказывать байки, которая отличает всех рыбаков. Ничего не поделаешь, в мутной воде, текущей из века в век, россказней пруд пруди. И рыбак легко пропитывается ими.

Да и мог ли Прших спастись от этого греха, если и отец его, и дед, и прадед занимались рыболовством? Родился он на воде, унаследовал мечтательную душу, не умел зашибать деньгу, о господах и думать не думал, как думать не думал о духовных особах, клюя носом над рыбацким садком.

Что такое? Валить лес, возиться на поле, чистить господских коней, носить за вельможей оружие, таскать каменья на строительство монастыря? Этого еще недоставало!

Прших и его предки отдавали предпочтение сладкому безделью, платили мизерную десятину, цепенели в ожидании над своей сетью, с замиранием сердца следили за поплавком. Им милее было пререкаться с эхом, чем с монахами. Они хотели, чтоб последнее слово оставалось за ними, хотели жить в мире и покое, чтоб всегда у них было немного еды и в конце своего жизнестранствия — приемлемое наказание или же — предпочтительнее — доброе возмездие на небесах. Они славили Бога, боялись чертей, ну и, понятно, русалок и ведьм, зловредных духов и летающих рыб, и сомов с металлическими чешуйками на груди, с рогом на голове и с шерстью, растущей вдоль спинного плавника.

Никто из рыбацкого племени не отличался умением прожить отведенное ему время так, чтобы заслужить похвалу толкового купца, владельца лена или монаха Цистерцианского ордена, который мог довести это до сведения епископа. Все они были отсталые, несознательные люди, и Прших ничем от них не отличался. Хоть внятны ему голоса зверей и лепет вод, хоть зрит он в туманах картины древних преданий, по зорьке определяет погоду, по птичьему полету угадывает грядущее, а когда идет на нерест лосось, — его движение.

Высокий, сутулый, волосы до плеч, нос редькой, глубоко впавшие глаза, он опирается на посох и довольно живо напоминает пророка.

Не странно ли, что никто этого не признал?

Нисколько не странно!

Тот, у кого нет в окружении восторженных людишек, тот, кто живет в полном одиночестве, кто ведет беседу с деревьями, растениями и скалами, тот не может рассчитывать ни на малейшее признание. Возможно, что на торжище Прших заработал бы неплохие деньги, возможно, его искусство волхвования принесло бы ему заслуженную славу или привело на плаху, но пока он живет у реки, где любая букашка щебечет языческие пророчества, ясно одно — он пройдет по жизни незамеченным, как сурок в траве. Прослывет безумцем, и до самой смерти никто ничего о нем не припомнит. Ведь он — раб, нищий, а к тому же — никуда не годный христианин. Его вера в Откровение Господне перемешалась с древними суевериями, его память пересеклась с той памятью, что давно канула в вечность. Он, если не считать обряда святого крещения, простите, язычник.

Сказано было, что Господь Бог наделил рыбарей добротой, это истина непреложная, однако, ежели кто полагает, будто был Прших благороден и спешил всякому бродяге выказать свою нежность, — то это глубокое заблуждение. Добряк не добряк, а всякому приходится помнить о своей безопасности.

Когда Кмитас, спасаясь от погони, набрел на хижину под названием Выр, он уселся на приличном расстоянии от рыбака.

Прших как раз плотничает. Оглядывается он, смотрит на беглеца-ободранца, хочет его прогнать, швыряет в него палкой.

Теперь можно было бы попросить Христа ради немного еды, но у человека, рожденного в лесу, нрав иной, не то что у христиан. Он поднимается, уходит, потом, сделав большой крюк, возвращается на прежнее место, снова таращится на рыбака, опускается на корточки и не произносит ни словечка.

На следующий день Кмитас держался уже неподалеку от хижины, на четвертый — подсел к очагу, и Прщих подсунул ему сладкую мозговую кость, откуда можно было высосать костный мозг. Да мог ли он показать себя иначе, ежели чужак уже спутался с его дочками?

Спустя некоторое время Кмитасово умение да умение старого рыбака, соединясь, сотворили такое дело, с которым не могло сравниться ничто. Руки их одновременно тянулись то к парому, то к садку, то к рогатине. Воцарилось между ними такое согласие, которое людям из огороженного городища и не снилось. Ежели рыбак сочинял небылицы, то Кмитас умел его выдумку подхватить и прибавить к байкам конец столь выразительный, что Прших и его женщины не могли не оценить того вкуса и изящества, которые со времени изгнания людей из рая поселились в хижине под названием Выр.

Ежели где-то поблизости вилял хвостом речной хищник, Прших и Кмитас в ту же секунду вместе угадывали, кто это мог быть и куда он проследует дальше. И тогда молодой входил в мелкую воду, а старик сторожил с садком у омута, на высоком берегу, где полощутся корни ольхи в недвижных водах.

Свои занятия они делили по мере необходимости. Прших отдавал распоряжения, а Кмитасова работа соответствовала его замыслам точно так, как пара передних ног соответствует паре задних. Такой лад и доверие воцарились между Пршихом и Кмитасом. Лишь бросив друг на друга взгляд через края мисок, они уже соглашались друг с другом. Кмитас привязался к Пршиху, а Прших — ж Кмитасу, а вместе с ним — и все женщины. Так удивительно ли, что вошел Кмитас к одной из стариковых дочек, но и вторая доченька должна была родить ему дитятко? В великой радости проходило для Кмитаеа время. Промелькнуло лето, ударили морозы. Выдра, удачливая охотница, перебралась в те места, где ручей не замерзает всю зиму. Обитатель леса Думал лишь о выдрах.

Забыл он о королевском егере, забыл про мертвеца и думать не думал о богатых мещанах…