Владислав Ванчура - Картины из истории народа чешского. Том 2

Умирая, слышал король тихое повествование, и в нем являлось ему его собственное лицо, и лица обоих сыновей, и образы его грез, картины охот, картины земли, которую он любил. Говорят, жизнь извечно восстает против безмолвия смерти; говорят, вечно будет жизнь шумной вознею своей, движением пальцев, смешным своим искрящимся мозгом биться во врата молчания.

Король умирает? Его тело вытягивается? Лицо каменеет? Душа возносится? Образ его соединился со смертью?

Так да здравствует новый король!

Пусть сыплются на нас небывалые деяния, пускай кипит и вздымается прибой событий!

Когда король выдохнул душу и умер, приверженцы Пршемысла тайно похоронили его внутренности в уединенной могиле, а тело положили в повозку, занавешенную плотными тканями. Потом один из них пошел к квардиану Конраду и сказал:

— Пока ты гулял по лесу, чтобы немного освежиться, король очнулся и жестом руки и словами (впрочем, довольно невразумительными) повелел нам собрать его в путь и поспешить к Праге. Он желает повидать епископа и сестру свою, благородную Анежку. И мы поставили в повозку ложе короля, чтобы незамедлительно исполнить его волю. Пойдем, присоединись к поезду, ибо негоже рассуждать о приказах короля.

Окружив повозку, они двинулись в путь, никому не позволяя приблизиться к мертвому королю, и разговаривали с ним, будто с живым. Казалось, мертвого короля уносит поток жизни, и гроб не плывет по волнам.

В селении по названию Добриховицы рыцари обступили королевское ложе и договорились о том, что делать дальше. Потом один из них обратился к Конраду:

— Квардиан, король призывает всех, кто был дружен с ним и верен ему. Надлежит нам сейчас написать письма и скрепить их королевской печатью. Тебе же поручается приветствовать верных друзей короля Вацлава.

Не ожидая ответа, они поступили, как задумано. Написали письма, нашли печать, разослали гонцов к ленникам короля, державшим замки, и к наемникам, которым Вацлав отдал в залог какое-нибудь имущество.

Квардиан ничего не мог возразить, ибо рыцари плотно окружили его и во время всех встреч, во всех селениях стояли на конях перед его кобылой.

Записано в летописях, что фавориты, послушные ложным приказам, явились в Пражский град. И записано, что все они были схвачены поодиночке.

Ко времени смерти Вацлава Пршемысл был не только маркграфом Моравским и младшим чешским королем — ему принадлежала еще герцогская корона, и владения в Австрии. Такое небывалое могущество не было делом случайности или простого завоевания и даже не следствием договоров; начало сему могуществу положила сила, приданная Пршемыслу трудами рудокопов, и сельских хозяев, и купцов. Короче, в те времена по причине возрастания ценности жизни Чехия стала играть свою роль в истории прочих наций.

В книгах мы читаем, что средневековая Европа держалась на четырех видах права: на церковном праве, на королевской власти, на праве наследования и на праве собственности. Пршемысл, похоже, исповедовал подобное же учение. Он сблизился с папой, а чтобы утвердить свою власть в Австрии (в состав которой входила Штирия), взял в жены вдовствующую герцогиню Маргариту Австрийскую. И после этого мечом защищал свое наследство от баварских герцогов и от венгерского короля по имени Бела.

Когда первая из этих войн близилась к концу, дошла до Пршемысла весть о кончине отца. Он выслал гонца к Маргарите с просьбой ждать его, а сам как только мог поспешно двинулся в Чехию. Герцогиня, уже готовая в дорогу, ждала его в Вене.

В те дни стояла чудесная погода, и двор Маргариты расположился в помещении, похожем на сад. Были тут три дерева, низенькие кусты, в горшках цвели турецкие розы. Розовые пажи и полногрудые служанки сыпали на колени герцогини различнейшие цветы из корзиночек; дамы в великолепных головных уборах с покрывалами, с сумками на зеленой тесьме, с волосами как смоль, с волосами как лен, в бархате и парче, в серых кроличьих мехах, в белых соболях, дамы беленькие как мел и розовые как заря, ласковые и бранчливые — сидели в креслах с высокими спинками, а вокруг них похаживали целые стайки дворян. Их мечи звенели, цепляясь за шпоры, их речи звучали как прибой. Этот говор, этот нежный лепет и смех вдруг прорезал звук трубы.

Маргарита встает, придерживая кончиками пальцев облегающее платье, дамы подают знаки своим пажам, рыцари хватаются за эфесы мечей, пажи разевают рты, служанки поднимаются на цыпочки: появляется свита Пршемысла. Господи Боже, они словно вырвались из зубов собак! Пыль покрывает их, волосы их слиплись от пота, волосатые руки обнажены… За пешими следуют конные рыцари: сбруя звенит, оружие бряцает, развеваются перья на шляпах, летят по ветру прапорцы. Вот они расступаются, и виден всадник, соскакивающий с коня. Он отстегнул меч, снял шлем, передал рыцарям свой щит и юношеским шагом подходит к Маргарите.

— Клянусь посохом святого Христофора… — начал было кто-то из чешских рыцарей, обращаясь к соседу, пану Бочеку из Бернекка, да тут же и осекся, шлепнул себя по губам и совсем тихо договорил свое замечание, довольно ехидное, судя по тому, как пан Бочек поднял брови и втянул щеки, словно собираясь свистнуть.

О чем это они?..

Наверняка о чем-то злорадном, ибо видят: Маргарита немолода, похожа на Пепельную среду, что предшествует Зеленому четвергу [2] Дни Страстной недели. , и потаенный смех раздувает их щеки. Но Боже упаси, они не выскажут своих мыслей. Боже упаси, чтоб кто-либо из дворян дал волю языку! Все они хитрецы и не чужды язвительности, но что-то держит их в узде. Что-то мешает им высказаться, удерживает, что-то кладет им ладонь на уста, что-то нашептывает: тише, приятель! Тише, говорю тебе, ибо рыцарь, что сейчас подходит к дамам, — вдвойне король! Король в действительности, а еще по причине какой-то удивительной силы. Да ты вспомни только: твой конь терся о сбрую его коня, твое колено касалось его колена, твое дыхание смешивалось с его, и все же (леший побери!), все же его запаленная лошадь казалась выше твоей на половину длины копья! Он словно несся в облаках, и слова его падали сверху. То-то и оно: высокий род скажется и в церкви, и в корчме, а уж тем более в битвах! Посреди потных воинов он был единственным — как куст дикой сирени над обрывом и какое-то чудное мечтанье овевало его уста, и жилы на лбу полнились силой воли и силой того мечтанья! И сам черт не знает, что сильнее! Черт знает, что внушает больше страха!

Дамы, приветствуя короля с ладонью у сердца, старались изобразить материнскую улыбку, старались кланяться ему несколько на левую сторону, чтобы дать понять: они принимают юного короля с оттенком снисходительности; они хотели важничать, словно павы, — и вот, сраженные блеском Пршемыслова чела, повержены в прах. Вздохи, стоны вырываются у них из глубины зашнурованной груди, у пажей покраснели уши, а служанки так и оцепенели; веера в их руках замерли или впустую хлопают по высоким головным уборам дам, которых они должны овевать. Бедняжки! Они таращат глаза, не замечая что делают, и госпожи их тщетно ерзают на месте, тщетно подергивают плечами.