Николай Дубов - Колесо Фортуны

Судили-рядили, так никого и не нашли, пока, наконец, не отозвался Бабиченко. По своей должности сторожа, а сейчас единственного хозяина, он присутствовал при всех приготовлениях и следил, чтобы не было никакого ущерба имуществу, за которое отвечал он.

— Если по-простому, — сказал Бабиченко, — так и моя Власовна сможет. Только чтобы без фокусов!

— Да какие фокусы! — закричал обрадованный Иван Опанасович. — Что он тут, свои законы будет уставлять?.

Ну, Свирид, выручил прямо не знаю как! Власовне колхоз трудодень засчитает, а с меня считай пол-литра за такое дело… Да и сам тут подхарчишься…

— Это нам не требуется! — жестко отрубил Бабиченко. — Не нуждаемся.

Бабиченко действительно не собирался живиться на дармовщину, расчет у него был совсем другой. Добра всякого в доме было немало, отвечать за него не шутка, особенно теперь, когда будут чужие люди, но и круглые сутки торчать здесь — тоже мало радости. А так — днем жинка за всем приглядит между делом, сам он придет сторожить только на ночь, а днем может заняться дома по хозяйству.

— Ну нет так и нет, — примирительно сказал Иван Опанасович. — Чего тут обижаться? Давай присылай свою жинку.

Вскоре в кухонной плите Дома туристов загудел жаркий огонь, Власовна захлопотала над столом. И вовремя, так как гости были уже близко.

Всю дорогу американец болтал как заведенный, задавал бесконечные вопросы, но переводчик еле отвечал.

Его растрясло на булыжной дороге, он побледнел, закрыл глаза и полусидел-полулежал, откинувшись на спинку сиденья. Мистер наконец отстал от него, ненадолго притих, но когда машина въехала в лес и по обе стороны шоссе поднялись могучие стволы строевых сосен, начал восторженно цокать языком, вертеться на сиденье и восклицать:

— It's beautiful! It's just amazing! [1] Прекрасно! Изумительно! (англ.) За поворотом открылась узкая пойма Сокола, мостик через него, а на пригорке справа бело-красные руины.

— What is it? [2] Что это? (англ.) — показал на них мистер Ган.

Секретарь исполкома понял без переводчика.

— Бывший дом помещичий… Помещик здесь жил. До революции.

— Помеш-чик… — повторил мистер Ган. — And where is [3] А где? (англ.) помешчик? Пу? Пу? — И он потыкал перед собой вытянутым указательным пальцем, будто стрелял.

— Да кому он нужен, стрелять его? — сказал секретарь. — Сам куда-то смылся во время революции…

— Смы-лся?

— Ну, драпанул… Убежал, значит.

Мистер Ган понимающе кивнул, оглянулся на оставшиеся позади руины и поцокал языком. Сверх всяких ожиданий обед прошел прекрасно, или "бьютыфул", как без конца повторял мистер Ган. Знакомясь, он и оба председателя долго трясли друг другу руки, хлопали по плечам и, не щадя скул, улыбались. Стол, заставленный пирамидами огромных алых помидоров и тугих, хрустящих огурцов, привел американца в восторг, он начал тыкать в них пальцем и кричать свое "бьютыфул".

— Да уж, качество будь здоров! — без ложной скромности сказал председатель колхоза. — Свои, не магазинные!

А когда Власовна принесла пылающий жирный борщ, в котором ложка стояла торчком, восторги мистера Гана перешли все пределы.

— Притворяется небось? — потихоньку спросил переводчика Иван Опанасович.

— Да нет, — вяло ответил тот. — В Америке еда у них красивая, а не вкусная. Как вата.

— Ты что квелый? И не ешь ничего?

— Заболел.

— Так иди, отлежись.

— А как вы без меня разговаривать будете?

— Нам с ним международную политику не решать.

А это дело, — кивнул Иван Опанасович на бутылку "Столичной", — пойдет без всякого разговору. В крайности на мигах договоримся. В войну еще как договаривались…

Без переводчика действительно обошлись свободно.

Они усердно потчевали друг друга и, хотя каждый говорил по-своему, прекрасно друг друга понимали. Иван Опанасович заметил про себя, что заокеанский гость пьет не так уж много, он больше колготился, галдел вокруг каждой стопки, но отпивал глоток и ставил ее обратно.

Это было к лучшему — значит, человек знал свою меру.

Рабочий день пропал. Поначалу Иван Опанасович и Головань огорчались, но после трех стопок махнули рукой — враз на два стула не сядешь, на двух свадьбах не погуляешь, — а тут бросить нельзя: можно сказать, государственное дело, международные контакты. Секретарю Чугуновского райисполкома и вовсе нечего было огорчаться: он выполнял данное ему поручение, а главное — избавлялся наконец от надоевшего иностранца и рассчитывал, как только жара спадет, отправиться домой.

Уехать ему удалось лишь поздно ночью. После обеда Иван Опанасович и Головань посидели немного для приличия и поднялись уходить — день угасал.

— No! No! — закричал мистер Ган. — Тепер… да?

Тепер нада… река, ривер… Как это? Campfire… Костьер, да?.. Самовар and song… Песня. Yes? — и вдруг запел: — "У самовара йя и мойя Маш-ша…"

"Ишь ты, — удивился про себя Иван Опанасович, — и это знает…"

Сам Иван Опанасович слышал песню о Маше и самоваре еще до войны, когда был пацаном.

— Само-вар it's very good! [4] Это очень хорошо! (англ.) — долдонил свое мистер Ган.

— Да поздно уже, — сказал Головань. — И где его взять, тот самовар?

Иван Опанасович и он, если уж пили, так не чай, в крайности — молоко, и самоваров в домах у них не было.

Призвали на совет Власовну. Став у притолоки, она пригорюнилась, подумала и сказала:

— Сроду они у нас были, самовары? Мы воду в кастрюлях, макитрах кипятим. Нету в Ганышах самовара.

Вот разве у Харлампия. У того был — он любит вареную воду хлебать.

— Какого Харлампия?

— Да у мужа Катриного, у деда Харлампия, что в лесничестве.

Возить самовар сюда-обратно, а главное, таскаться с ним вверх-вниз по крутой скале удовольствие маленькое.

Решили ехать все вместе, не за самоваром, а к нему. Там на низком бережку и место можно выбрать получше.

Погрузили весь нужный припас в машину и отправились к Харлампию.

Дед сидел на завалинке и в угасающем вечернем свете читал газету. Выслушав Ивана Опанасовича, он вприщурку посмотрел на американца, оставшегося в машине.

— Так раньше только баре да купцы ездили скрозь самовар на природу любоваться. Хотя, правду сказать, самовар — самоваром, а налегали больше на водочку…

— Этого добра там тоже хватает, — сказал Иван Опанасович, махнув рукой в сторону машины.

Дед крякнул и заметно оживился.

— Самовар имеется, самовар налицо, только без Катри нельзя, она всему имуществу командир.

Катря появилась в дверях, и лицо ее не предвещало ничего хорошего. Не дослушав Ивана Опанасовича, она без обиняков сообщила, что все они посказились [5] Спятили (укр.) . Люди добрые, которые делом заняты и работящие, спать ложатся, а их, бездельников, на ночь глядя, черти на реку несут. Чего доброго, и ее лайдак, бесстыжие его очи, вместе с ними ладится…