Николай Дубов - Колесо Фортуны

— Громадна-то громадна… До той Дании войску надо топать две тыщи верст — одной парой сапог не обойдешься, вези в запасе новые. Ну и все прочее — пока дойдут, солдаты оборванцами станут. А припас? Продовольствие?

Фураж? Идти-то не по своей земле — у мужиков не возьмешь, немцу платить надо… А не приведи бог, мор какой начнется? Падеж лошадей?.. Нет уж, слуга покорный!

Пускай эту славу Георг-Лудвиг собирает.

— Славу, коли будет, государь император себе заберет, — сказал Теплов, — а все незадачи да прорухи на других свалит.

— Сидя в Санкт-Петербурге, трудно присвоить славу полководца, — сказал Сен-Жермен.

— Император сидеть в столице не собирается, ладится в поход вместе с армией.

— Но еще ведь не было коронации!

— Их величество, — ухмыльнулся Теплов, — до венца Мономахова желает увенчать себя лаврами Александра Македонского.

— Ох и злоречив ты стал, Григорей Николаич, — сказал Разумовский. — Гляди, опять до крепости доболтаешься. Второй раз выручить тебя удастся, нет ли…

— Так ведь вы, ваше сиятельство, я чай, не донесете?

И господину графу ни к чему… Вот я и не опасаюсь.

— А ты поопасись! И у стен уши бывают. Тогда кто-то же донес на тебя!

— Нашлись люди добрые…

— Вас посадили в крепость? — спросил Сен-Жермен.

— Как же! Двадцать третьего марта только и выпустили. Что ж ты господину графу не похвастал, Григорей Николаич?

— Было б чем…

— Ну, хотя бы тем, что после этого стал генералом…

— Решительно ничего не понимаю, — сказал Сен-Жермен. — За что вас могли посадить?

— За оскорбление императорской фамилии, — широко заулыбался Разумовский. — Наш Григорей Николаич по мелкой не ходит…

— Грех вам насмехаться, ваше сиятельство! Конечно, в моем положении, поелику я всем обязан вашей милости…

— Ну-ну, не прибедняйся, сирота казанская. Знаем мы вас… Представляете, сударь, что-то мне занадобилось, приказываю позвать Теплова. Говорят — нету, не приходил. Посылаю в академию — и там не появлялся. Ну, думаю, захворал — может, лекаря надо? Посылаю дежурного офицера к нему домой. Тот возвращается сам не свой и что-то шепчет. Ты, спрашиваю, почему шепчешь? Говори как следует. "Не смею, говорит, громко".

И дальше шепчет: "Господин Теплов по приказанию их императорского величества сею ночью заарестован и препровожден в Санкт-Петербургскую крепость". — "За что?" — спрашиваю. "Сие, говорит, осталось покрыто мраком". Я тут же во дворец, к императору. Тот обрадовался. "А, гетман, оставайся обедать, мне свежее английское пиво доставили". — "Благодарствуйте, ваше величество, я пива не пью. Если уж пить, так горилку…

Только мне сейчас и не до горилки. По вашему приказанию арестован статский советник Теплов, а он, можно сказать, моя правая рука". — "В таком случае, гетман, смотри, как бы тебе не остаться одноруким. Теплов — государственный преступник и после следствия будет судим по всей строгости законов. А ты в другой раз лучше будешь выбирать себе "руки"…" — "Да в чем его преступление? Что он сделал?" Ну, когда прибыло свежее пиво, с его величеством много не наговоришь. Однако я — настырный. На следующий день — снова. Без толку. На. следующий — опять за свое. Его величество в одну дуду — следствие закончат, тогда доложат. Время идет — Теплов сидит. Известно ведь: посадить недолго, долго — сидеть…

А я Григорья Николаича знаю: ему только дай рот открыть, он мигом ангела чертом изобразит, черта — ангелом. Себя — тем более. Я и говорю, мол, ваше величество, вы совершили такой мудрый акт — упразднили Тайную канцелярию, повелели ложнодоносчиков наказывать, а тут ведь не иначе, как донос ложный. Я Теплова знаю десятки лет — он верный слуга царя и отечества, вашего императорского величества преданный раб. Явите милость — не ждите, пока приказные крючки состряпают обвинение, спросите его сами. При вашей проницательности вы сразу увидите, брешет он или говорит правду, заслуживает наказания или невинно оклеветан… Ну, а дальше сам рассказывай, как ты выкручивался…

— Выкручиваться было не в чем — истинную правду рассказал. Привели меня, представили перед его величество. "Ну, говорит, признавайся, как ты оскорблял императорскую фамилию?" — "Никак, мол, не оскорблял. — И в мыслях того не имел. Невинно оклеветан". — "Но ты про императорскую фамилию говорил?" — "Говорил.

А что говорил — вот как перед богом! — имел намерение доложить вашему величеству, так как полагал, вашему императорскому величеству знать это надобно". — "Отчего же не сказал?" — "Случаю такого не представилось, а потом меня за мои же добрые помыслы — в крепость…" — "А что ты такое сказал?" — "Если по правде, так и сказал не я, я только повторил… Изволите видеть, ваше величество, когда вы восприяли императорский престол, народу, как водится, выкатили бочки вина, полпива, выставили быков на закуску…" — "Неужели целых быков?" — "Нет, ваше величество, простонародье называет быками толокно с постным маслом… Вот я тогда и потолкался меж людей, чтобы послушать, что говорят об этом радостном событии — известно ведь: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке… а пьяных было тогда предостаточно". — "Ну и что говорили?" — "Ликовали, радовались, пили ваше императорское здравие… А более всего понравилось мне, как сказал один солдат: "Оно, конечно, царство ей небесное, Лисавет Петровне… Ну, а все-таки ладно, что теперь обратно мужик будет, а не баба. Оно как-то сподручнее, когда мужик, а не баба в императорах… Больно много их было, баб-то…" Вот только эти слова я и повторил, ваше величество. А в них никакого оскорбления или неуважения к императорской фамилии нету. Посудите сами: Елисавет Петровне солдат желал царствия небесного, а сам радовался тому, что императором стали вы, ваше величество… Я потому и хотел доложить вашему величеству про эти слова, что сказаны они не по команде или наущению, а прямо из души, от полноты чувств, кои испытали все подданные при вашем восшествии. А меня за это — в крепость. Разве это справедливо, ваше величество?" — "Чуфства, — говорит Петр Федорович, — это карашо. А почему такой груби слова — "баба"?" — "Так ведь, говорю, народ-то темный, ваше величество, он по-благородному изъясняться не обучен…

И суть не в словах, а опять же в чувствах и ликовании.

Я, как услышал, у меня сердце зашлось от радости за вас, ваше величество, вот, мол, как нашему новому монарху радуются все подданные, от вельможи до самого последнего солдата… А меня за это — в крепость". — "Ладно, говорит, я строг, но справедлив. В крепость больше сажаться не надо. А за понесенную обиду… В каком ты чине?" — "Статский советник, ваше величество". — "Произвожу тебя в действительные статские советники". — "Премного вашей милостью…" — "Но, говорит, произвожу с оставлением в отставке. Чтобы не повторял глупи слова! Императрикс, die Kaiserin, не есть "баба", она есть священный осоп…" Так я и стал вроде как штатский генерал, да только по одному названию. Можно считать — в насмешку. Вот такая дурацкая история-с, — усмехаясь, закончил Теплов.