Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

— Да не тяните же вы, ради Христа! — воскликнул Володыевский. — О княжне слышали что-нибудь?

— Слышал, да благословит ее Бог! — ответил Заглоба.

Пан Скшетуский поднялся во весь свой рост, а потом опять опустился на скамью. В комнате наступила такая тишина, что было слышно, как за окном жужжат мухи. Пан Заглоба заговорил снова:

— Она жива, это я знаю наверняка, но сейчас во власти Богуна. Господа, это страшный человек, но Бог не допустит, чтобы она была обижена или опозорена. Это мне сказал сам Богун, а он не преминул бы похвастаться, если б было чем.

— Возможно ли это? Возможно ли это? — залихорадило пана Скшетуского.

— Если я вру, пусть меня поразит гром небесный, — важно сказал Заглоба, — это святое дело. Слушайте: Богун измывался надо мной, когда я, связанный, лежал у его ног. И говорил: "Ты думаешь, что я ее для холопа привез из Бара? Разве я холоп, чтобы насиловать ее? Разве у меня не хватит денег, чтобы нас обвенчали в Киеве, чтобы в церкви горело триста свечей, не хватит у меня, атамана, гетмана?". Тут он затопал ногами и нож к горлу приставил — все думал испугать меня, но я ему сказал, чтоб он собак пугал этим ножиком.

Скшетуский уже овладел собою, страдальческое лицо его вновь осветилось радостью и надеждой.

— Где же она теперь? Где она? — расспрашивал он. — Если вы и это узнали, то я не знаю, чем и отплатить вам.

— Этого он мне не говорил, но для умного человека достаточно одного намека. Заметьте господа, что он все продолжал издеваться надо мной. "Прежде всего, я отвезу тебя к Кривоносу, а потом просил бы тебя на свадьбу, да свадьба будет не скоро, теперь война". Заметьте: еще не скоро, значит, у нас есть время! Во-вторых, тоже обратите внимание: сначала к Кривоносу, потом на свадьбу, значит, ее уж точно нет у Кривоноса. Она далеко, куда война еще не дошла.

— Золотой вы человек! — воскликнул Володыевский.

— Я думал сначала (пан Заглоба самодовольно улыбнулся), что он ее отослал в Киев, но нет; он говорит, что поедет в Киев вместе с ней, значит, и в Киеве ее нет. Да он, кроме того, не так глуп, чтобы везти ее туда, потому что, если бы Хмельницкий пошел на Червонную Русь, Киев легко мог бы стать добычей литовских войск.

— Правда, правда! — восторженно сказал пан Лонгинус. — Клянусь Богом, не один человек с удовольствием поменялся бы с вами умом.

— Да я-то не со всяким буду меняться; боюсь, как бы вместо ума в обмен не получить ботвиньи. Между литвинами это часто бывает [73] Ботвинья — национальное литовское кушанье (примеч. перев.). .

— Опять принялись за свое, — слегка обиделся Лонгинус.

— Позвольте же мне закончить. Так если ее нет ни у Кривоноса, ни в Киеве, где же она, я вас спрашиваю?

— В том-то и вопрос!

— Если вы догадываетесь, то говорите скорей, я не могу больше ждать! — крикнул Скшетуский.

— За Ямполем! — проговорил Заглоба и обвел всех единственным, но торжествующим оком.

— Откуда вы это знаете?

— Откуда я знаю? А вот откуда: сижу я в хлеву (этот негодяй приказал меня запереть в хлев, чтоб его свиньи за это съели!), а вокруг казаки разговаривают. Я приложил ухо к стене и слышу, как один говорит: "Теперь атаман, должно быть, за Ямполь поедет", а другой: "Молчи, говорит, если тебе жизнь дорога". Я даю голову на отсечение, что она за Ямполем.

— И сомнений никаких быть не может! — вскричал Володыевский.

— В Дикие Поля он ее не увез, а по-моему разумению, спрятал где-нибудь между Ямполем и Егорлыком. Я бывал в тех краях. Там, над самым Днестром, много оврагов, укромных мест и камышей; там в хуторах живут люди, ни о чем не ведая. У таких-то диких отшельников он, вероятно, и спрятал ее; там и безопасней.

— Да, но как доберешься туда, когда Кривонос дорогу загораживает? — сказал пан Лонгинус. — А Ямполь, как я слышал, это просто разбойничье гнездо.

Скшетуский вскочил с места.

— Даже если бы мне грозило десять смертей, я попытаюсь спасти ее. Переоденусь и буду искать. Бог мне поможет, я найду ее.

— И я с тобой, Ян! — воскликнул Володыевский.

— И я, в нищенском платье, с торбаном. Доверьтесь мне, я более вас опытен в этом деле. А так как торбан мне окончательно опротивел, я возьму волынку.

— Может быть, и я на что-нибудь сгожусь тебе, Ян? — жалобно протянул пан Лонгинус.

— Наверняка, — подхватил Заглоба. — Когда придется нам перебираться через Днестр, вы будете переносить нас на плечах, как святой Христофор.

— От души благодарю вас, — сказал Скшетуский, — и принимаю вашу помощь. Дай мне, великий Боже, отплатить вам за все, что вы сделали для меня.

— Мы все как один человек! — крикнул Заглоба. — Бог любит согласие, и вы увидите, что мы скоро пожнем плоды трудов своих.

— Мне не остается ничего другого, — после минутного молчания сказал Скшетуский, — как отвести хоругвь к князю и немедленно отправляться на поиски. Мы пойдем Днестром, на Ямполь, до самого Егорлыка, и всюду будем искать. А если, как я надеюсь, Хмельницкий уже разбит или будет разбит, прежде чем мы дойдем до князя, то и наш долг по отношению к отечеству нам мешать не будет. Войска, вероятно, пойдут на Украину, чтобы погасить остатки бунта, но там и без нас обойдутся.

— А после Хмельницкого наступит очередь Кривоноса, тогда мы можем вместе с войсками идти на Ямполь, — сказал Володыевский.

— Нет, нам нужно там быть раньше, — воспротивился Заглоба, — но прежде всего отвести хоругви, чтоб иметь руки свободными. Я думаю, что князь останется доволен нами.

— В особенности вами.

— В особенности мной, потому что я привезу ему добрые вести. Знаете ли, я рассчитываю на награду?

— Так, значит, в путь?

— До утра нужно отдохнуть, — сказал Володыевский. — Впрочем, пусть распоряжается Скшетуский, он тут командир, но я предупреждаю, что если мы выйдем сегодня, все мои лошади попадают.

— Я знаю, что сегодня идти нельзя, но к завтрашнему дню они отдохнут.

На следующий день наши друзья двинулись в путь. Следуя княжескому приказу, они должны были возвратиться в Збараж и там ожидать дальнейших указаний. В Волочиске был назначен привал.

Но едва лишь рыцари, утомленные долгим переходом, заснули, как в лагере поднялся шум, и стража дала знать о приближении какого-то конного отряда. То были свои, татары пана Вершула. Заглоба, пан Лонгинус и Володыевский тотчас же собрались в хате Скшетуского, а вслед за ними в комнату стремительно влетел человек, задыхающийся, весь покрытый грязью, донельзя измученный. Скшетуский, как только увидел его, всплеснул руками:

— Вершул!?

— Да… я! — еле простонал вошедший.

— От князя?

— Да!.. Не могу говорить!

— Какие вести? Хмельницкого больше нет?

— Нет больше… республики!

— Ради Бога, что вы говорите! Поражение?

— Поражение, позор, срам… без битвы!.. Все погибло!.. О! О!