Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер.Л. де-Вальден)

— Укажи нам, куда ты ее увез, чтобы в случае твоей смерти мы могли бы найти ее и возвратить жениху: Бог помилует твою душу, если ты сделаешь это.

Атаман подпер руками голову, а трое товарищей внимательно следили за выражением его подвижного лица, на котором внезапно отразилось столько нежной печали, что казалось, будто на нем никогда не было выражения гнева, ярости или другого какого-нибудь свирепого чувства, как будто он был создан для одной только любви и любовных страданий. Долго длилось молчание, наконец его прервал дрожащий от волнения голос Заглобы:

— Если ты уже опозорил ее, да осудит тебя Бог, она же найдет приют в монастыре.

Богун поднял влажные и полные тоски глаза на Заглобу и сказал:

— Я ее опозорил? Не знаю, как вы любите, господа шляхтичи, рыцари и кавалеры, но я казак, я спас ее в Баре от смерти и позора и отвез в пустыню. Там я берег ее как зеницу ока, бил перед ней челом и молился на нее, как на святую. Когда же она велела мне уйти — я ушел и не видел ее больше, так как меня задержала мать-война.

— Бог на страшном суде наградит тебя за это! — сказал, вздохнув свободнее, Заглоба. — Но разве там она в безопасности? Ведь там Кривонос и татары.

— Кривонос под Каменцом, он и послал меня к Хмельницкому спросить, идти ли ему в Кудак; верно, он уже пошел туда; а там, где она, нет ни казаков, ни ляхов, ни татар; она в безопасности.

— Где же она?

— Слушайте, господа ляхи, я скажу вам, где она и велю выдать ее вам, но зато дайте вы мне рыцарское слово, что если мне посчастливится, то вы не будете разыскивать ее. Обещайте за себя и за Скшетуского, тогда я вам скажу.

— Мы этого не можем сделать, — сказал Заглоба.

— Да, не можем! — воскликнул Кушель и Володыевский.

— Да? — сказал Богун и глаза его засверкали. — Почему же вы не можете?

— Потому что здесь нет Скшетуского, и знайте, что мы не перестанем разыскивать ее, если бы даже вы скрыли ее под землей.

— Так вы заключили бы со мной такой торг ты, казак, отдай душу, а мы тебя саблей по голове! Что же вы думаете, что у меня сабля не из стали, что вы каркаете надо мною, как вороны над падалью? Почему я должен погибнуть, а не вы? Вы хотите моей крови, а я — вашей, увидим, кому она достанется.

— Не скажете?

— К чему мне говорить? Погибель вам всем!

— Тебе погибель! Ты стоишь того, чтобы изрубить тебя в куски!

— Попробуйте, — сказал атаман, вставая.

Кушель и Володыевский тоже встали. Грозные взоры их метали молнии, и неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не Заглоба, который выглянул в окно и сказал:

— Приехал Харламп со своими свидетелями!

Вскоре в избу вошел пятигорский ротмистр с двумя товарищами, Селицкими. После первых приветствий Заглоба начал объяснять им, в чем дело, и так убедительно, что Харламп дал отсрочку с условием, чтобы Володыевский сейчас после поединка с казаком вышел на дуэль с ним. Заглоба рассказал ему, какую страшную ненависть питают все воины Вишневецкого к Богуну, что он враг Польши, один из главных мятежников; рассказал также, как он похитил княжну, шляхтянку и невесту шляхтича, настоящего рыцаря.

— Вы, господа шляхтичи, должны считать эту обиду общей, нанесенной целому сословию в лице одного из его членов, — можете ли вы оставить ее неотомщенной?

Харламп сначала, не соглашался и говорил, что если так, то надо тотчас же убить Богуна и что Володыевский сейчас же должен с ним биться. Заглобе пришлось опять объяснять, что это невозможно и даже не по-рыцарски нападать на одного. К счастью, ему помогли и Селицкие, люди толковые и положительные, так что упрямый литвин согласился на отсрочку.

Между тем, Богун пошел к своим людям и вернулся со своим есаулом Ильяшенкой, которому он объявил, что вызвал на поединок двух шляхтичей, то же повторил он и Харлампу и Селицким.

— Мы, со своей стороны, объявляем, — сказал Володыевский, — что если он выйдет победителем, то от его желания будет зависеть, биться с Заглобой или нет; никто не нападет на него, в чем мы и даем наше рыцарское слово, и просим вас всех, господа, обещать то же самое.

— Обещаем, — сказали торжественно Харламп и Селицкие. Тогда Богун вручил письмо Хмельницкого к королевичу Ильяшенке и сказал:

— Если я погибну, то ты отдашь это письмо королевичу и скажешь и ему, и Хмельницкому, что я сам виноват в том, что меня убили.

Заглоба, внимательно следивший за всем, заметил, что на мрачном лице Ильяшенки не выразилось ни малейшей тревоги, он, как видно, был уверен в своем атамане.

— Ну, кому жить и кому умирать? — гордо обратился Богун к шляхте. — Можем идти.

— Пора! — отвечали все, затыкая за пояс полы контушей и беря под мышки сабли.

Они вышли из корчмы и направились к реке, которая текла среди кустов боярышника, шиповника и диких слив. Ноябрь уже сорвал листья с кустов, но густая чаща еще чернела траурной полосой до самого леса. День был не яркий, но ясный, и солнце золотило обнаженные ветви деревьев и освещало песчаную насыпь, тянувшуюся по правому берегу речки. Противники прямо направились к этой насыпи.

— Остановимся тут, — сказал Заглоба.

— Хорошо! — ответили все.

Заглоба становился все тревожнее, потом подошел к Володыевскому и шепнул ему:

— Послушайте… А что?

— Ради Бога, постарайтесь! В твоих руках теперь судьба Скшетуского, свобода княжны, твоя и моя жизнь: если он убьет тебя, то мне с ним не справиться.

— Зачем же вы вызывали его?

— Слово уж сказано. Я надеялся на тебя… Я уж стар, страдаю одышкой, а он скачет, как козел, — это ловкий заяц.

— Постараюсь, — сказал маленький рыцарь.

— Помоги тебе Господь. Не бойся!

— Чего же бояться?

В эту минуту к ним подошел один из Селицких

— Ловкая эта штука, ваш казак, — шепнул он, — он держит себя, как ровня нам, настоящий герой.

— Должно быть, мать его засмотрелась на какого-нибудь шляхтича.

— Скорей какой-нибудь шляхтич загляделся на его мать, — сказал Заглоба.

— И мне так кажется, — сказал Володыевский.

— Становитесь! — крикнул Богун.

Богун стал против Володыевского, шляхта окружила их Володыевский, как человек опытный в этих делах, попробовал сначала ногою, тверд ли песок, потом посмотрел кругом, чтобы заметить все неровности почвы, и видно было, что он относился к делу не легкомысленно. Ему предстояло бороться с самым славным рыцарем Украины, о котором народ пел песни, а имя его было знакомо всей Руси, до самого Крыма. Володыевский, простой драгунский поручик, ожидал от этого поединка или славной смерти, или славной победы, потому что он не пренебрегал ничем, чтобы быть достойным такого соперника. Он был очень серьезен, и Заглоба, заметив это, перепугался даже. Между тем, Володыевский, осмотрев местность, стал снимать куртку.